Монашка к завтраку
Шрифт:
Дик наслаждался чувством власти, когда страстной речью зажигал сердца людей или стойко отражал нападки несогласных. Он с восторгом принимал все – даже когда ему разбил нос один патриот, специально подосланный крупной вечерней газетой, чтобы сорвать выступление. Тогда все это невероятно будоражило и казалось очень важным. Однако по прошествии времени, оглядываясь назад, Дик видел лишь череду пустых и бесполезных дней. Что осталось от той бурной деятельности? Ничего, ровным счетом ничего. Страсти утихли, растревоженный муравейник вернулся к прежней жизни. Трудовые подвиги Дика обратились в прах. Он понял, что нет ничего постоянного и действительно стоящего, кроме мысли. Но даже этой способности Дик почти лишился! Если рассудок не был занят текущей деятельностью,
Глядя на свою рукопись, Дик размышлял, сможет ли он продолжить работу над задуманной книгой. Вряд ли. Неужели придется весь остаток жизни влачить жалкое скотское существование, сосредоточенное лишь на ежедневной рутине? И даже здесь имелся свой предел – малейшее физическое переутомление (к сожалению, он стал быстро уставать) пробуждало Перл Беллер. Она, словно сидящая в засаде голодная тигрица, мгновенно набрасывалась на Дика и завладевала его сознанием. А дальше Дик просто исчезал, переставал существовать как личность, и так могло пройти несколько часов или даже дней. За это время Перл Беллер с чудовищным усердием выполняла известную лишь ей одной программу.
Антимобилизационные кампании Дика вдруг прерывались, а сам он куда-то пропадал. Затем неожиданно появлялся, объясняя свое отсутствие невнятными историями о приключившейся болезни или срочных делах личного характера. Друзья лишь сокрушенно качали головами, прикидывая, к какому из благородных пороков втайне пристрастился бедняга Гринау. Одни винили во всем алкоголь, другие – женщин, третьи – опиум, четвертые намекали на вещи, гораздо более темные и ужасные. Однажды, когда Дик вернулся в редакцию после очередной трехдневной отлучки, Хайман спросил напрямик, в чем дело.
Дик болезненно покраснел.
– Это не то, о чем ты думаешь, – наконец выдавил он.
– Тогда что же? – не унимался редактор.
– Позволь оставить твой вопрос без ответа, – в отчаянии проговорил Дик. – Клянусь, я не замешан ни в чем предосудительном. И умоляю, не спрашивай меня больше.
Хайману лишь оставалось довольствоваться услышанным.
Одним из тактических маневров, предпринятых руководством антимобилизационной кампании, стало основание клуба, где могли собираться пацифисты и любые прогрессивно мыслящие люди.
– Наш клуб станет интеллектуальным центром Лондона! – воскликнул искрящийся оптимизмом Хайман.
Дик лишь молча пожал плечами: у него имелся богатый опыт общения с пацифистами.
– Главное – собрать людей вместе, а уж они заразят друг друга решительностью и верой в успех!
– Да, – с кислым видом произнес Дик. – Стоит сбить людей в кучку, и им можно внушить, что они – великая сила.
– Дружище, они действительно великая и грозная сила! – энергично жестикулируя, воскликнул Хайман.
Дик позволил уговорить себя, хоть и осознавал: ничего путного из этой затеи не выйдет. Впрочем, вера, несмотря на свою иллюзорность, вполне способна поселить мир в душе.
Клубу долго не могли придумать подходящее название. Дик предлагал наречь его «Клубом Склописа» [57] .
– Только послушайте, как приятно звучит: Склопис! Склопис! – повторял он.
К сожалению, остальные члены организационного комитета не оценили всю прелесть этого варианта. Им хотелось, чтобы название непременно несло в себе ощутимый смысл.
57
Склопис де Салерано (1798–1878) – итальянский государственный деятель и ученый.
– Давайте окрестим наше детище «Клуб для всех», – высказалась одна дама.
– Только не это! – с жаром воскликнул Дик.
– Мне казалось, что «Клуб для всех» звучит красиво и жизнеутверждающе, но, если мистер Гринау принципиально против, не смею настаивать, – ретировалась дама.
Хайман вынес на обсуждение вариант «Клуб пацифистов», который члены комитета отклонили как слишком вызывающий. В итоге все сошлись на названии «Клуб ноябристов», поскольку стоял ноябрь и никто не смог придумать ничего более удачного.
Торжественный обед в честь открытия «Клуба ноябристов» состоялся в ресторане «Пикколомини». Формально это заведение находилось в Сохо [58] , однако несколько отличалось от местных ресторанов. «Пикколомини» напоминал нечто среднее между недорогим кафе и огромным ресторанно-развлекательным комплексом. На редкость неудачный гибрид соединял в себе худшие черты обоих родителей: грязь и плохое обслуживание дешевой забегаловки Сохо и большие размеры плюс вульгарность чего-нибудь вроде «Лайонс» [59] . Наверху имелся отдельный зал, обычно используемый для коллективных христианских трапез. Здесь одним темным дождливым днем и собрались ноябристы.
58
Сохо – район Лондона. В отличие от престижных соседних кварталов, в частности Блумсбери, в Сохо селились в основном иммигранты и низшие слои населения. В XIX веке зажиточные горожане окончательно покинули квартал, и Сохо стал пристанищем публичных домов, небольших театров и других увеселительных заведений. Район известен многочисленными ресторанами. С началом XX века в Сохо появились недорогие кафе, которые стали местом встреч представителей богемы – художников, музыкантов, писателей.
59
«Лайонс» (J. Lyons & Co.) – основанная в 1884 году британская торговая фирма, в арсенал которой входила ресторанная сеть, производство продуктов питания и отельный конгломерат. Помимо прочего в 1909 году фирма организовала крупные многоэтажные ресторанно-развлекательные комплексы, находившиеся в угловых домах (Corner Houses), с обслуживающим персоналом до четырехсот человек.
Дик приехал одним из первых и, расположившись неподалеку от двери, наблюдал за прибытием остальных членов клуба. Их вид ему не понравился. «Средний класс», – мелькнуло в голове. Дик мгновенно почувствовал укол совести за подобную мысль. Увы, пришлось признать: он не испытывал симпатии ни к среднему классу со всеми его прослойками, ни к простому народу. По сути, Дик, конечно же, был эксплуататором – образованным, культурным – и тем не менее эксплуататором.
Обед начался. Все, вплоть до малейших деталей, выглядело крайне подозрительно. Например, ложки, сделанные из дешевого металла, очень легкие и тонкие – казалось, они вот-вот растают в супе. И этого можно было бы опасаться, если бы суп перед подачей хоть немного подогрели. Сама пища выглядела как густая жирная масса. Дик даже представить боялся, что скрывается на тарелке под щедрой порцией соуса. Вино отличалось непередаваемым послевкусием, которое еще долго сохранялось во рту, как запах меди или угольного дыма.
С самого детства Дик страдал от избыточных физиологических реакций, сопровождавших эмоции, – от страха и застенчивости накатывала слабость, а отвращение вызывало сильнейшее чувство тошноты. Сейчас за столом он испытывал именно отвращение. С появлением каждого нового блюда лицо Дика становилось все бледнее, а вино, вместо того чтобы взбодрить, лишь ухудшило самочувствие.
Остальные поглощали еду с отменным аппетитом. Слева от Дика сидела мисс Гиббс, соединившая в своем ярком наряде несочетаемые цвета, что создавало ощущение некой футуристичности облика. Соседом справа оказался мистер Кто-то-там в пенсне и с сильно благоухающими волосами. Мистер Кто-то-там был поэтом (по крайней мере, так его представили собравшимся). Мисс Гиббс, как и большинство приглашенных на обед, принадлежала к интеллигенции. Низшие классы, низшие классы…