Монета желания

Чекалов Денис Александрович

Вдруг Алешка кричит: «Туча, туча, бежим». Обернувшись, видит она, что небо позади потемнело, черные облака сталкиваются, обвивают друг друга, в землю ударяет молния и на этом месте, как будто сам из молнии создан, возникает высокий призрачный человек, в странном белом одеянии, с тюрбаном на голове, похожим на тыкву. Ей почему-то не страшно, они продолжают смеяться и бегут от черных туч, пытающихся догнать их, опережают, все время оставаясь под голубым чистым небом.

Аграфена проснулась, но еще полежала с закрытыми глазами, пытаясь

восстановить сон, давно ушедшие любимые лица, определить, плохое или доброе сулило сновидение.

Подняв веки, увидела рядом с собой, на большой мягкой подушке, лицо мужа, ярко выделявшееся на белом своей смуглотой.

Ему снилось что-то тревожное, лицо во сне хранило напряжение, брови сдвинуты, между ними пролегла складка. Все то же любимое и в ее глазах прекрасное лицо, только годы и страдания наложили свой отпечаток. В черных волосах первым напоминанием о зиме появились белые нити, возле глаз и губ прорезались морщинки, — да и та, заложенная во сне между бровями, с пробуждением не исчезнет.

Ворот белой рубахи, в которой он спал, приоткрылся, мягким светом блестел серебряный крестик, подаренный ею так давно, что она и не помнила, по какому случаю. Аграфена тихонько провела пальцем по бороздке на лбу, поцеловала его в уголок твердого, но такого нежного рта.

Петр проснулся так быстро, его черные глаза встретились с ее прозрачными зелеными столь неожиданно, что Аграфена даже отпрянула.

— Что, маленькая распутница? — жутким шепотом произнес он. — Пытаешься ласками да красивыми глазками соблазнить праведного мужа?

Отбросив с этими словами одеяло, он набросился на жену с поцелуями, сначала слегка дурачась, а потом все нежнее и настойчивее приникая сухими, чуть шершавыми губами к ее лицу, шее, прикусывая белыми зубами маленькое ушко или перекатывая во рту сережку.

Аграфена, которой ласки доставляли неизъяснимое наслаждение, отвечала на них все более страстно, пока поток любви не захватил обоих, заставив забыть о времени, заботах и окружающем, они оставались только вдвоем, и этого было достаточно.

Они прожили вместе немалое время, но ни для него не было другой женщины, ни для нее — другого мужчины. Каждый раз, наслаждаясь друг другом и щедро даря наслаждение, они испытывали такую остроту ощущений, что немногим дана в дар истинной любовью. Обнаженные, шепча друг другу нежные слова, они не спешили разомкнуть объятия, постепенно начиная ощущать прохладу, идущую от окон и двери.

Наконец, обменявшись последними благодарными поцелуями, они развели руки, укрывшись пуховым одеялом, — поскольку в комнате было прохладно, — и уютно свернулись под ним, занявшись обсуждением домашних дел.

— Сегодня с утра в мастерскую не пойду, — объявил Петр. — Старая мыленка, что еще родители ставили, от дома далеко, да и маловата. Хочу поставить рядом, так, чтоб из дома в каждый момент по переходу пройти. Потап обещал подсобить, сегодня и начнем, да со Спиридоном, — на все руки мастер

вырос. Кузнец Капитон говорил намедни, что и у него многому научился парень. Сам пришел, попросил, тот и не возражал — ему помощь в кузне, а парню учеба. Я-то думал, он после работы к парням с девчатами бежит, ан нет, учиться идет. Он, оказывается, уже сам меч хороший выковать может. Все хочет как мой, старинный, да не получается еще. А уж кольчугу сработать и вовсе не умеет. Злится, говорит Капитон, но учитель считает, что торопится парень, не все сразу дается.

Аграфена с удивлением слушала мужа.

— Вот чертенок, ничего дома не говорил, а я все думала, что это рубахи его в копоти, да припалены бывают.

Петр усмехнулся.

— Не ругай его. Кузнец говорит, хочет он явиться перед нами с собственным мечом и в кольчуге тонкой, чтобы все подивились его умению. Потому и не говорил ничего. Ну и ты сделай вид, что не знаешь ничего, небось не баловством занимается.

Петр погладил жену по волосам, цвета светлого золота, которые на ночь она заплетала в свободную косу, чтоб не путались, заметил:

— Что-то мы сегодня совсем заленились, поздно уже, прямо как бояре в пуховиках греемся.

Аграфена засмеялась.

— Кто боярин, а кто и холоп — я уж давно поднималась, в печи каша допревает и молоко на столе ждет. Я еще и слишком рано встала, сготовила все, да и прилегла, так заснула сладко — сон приснился, родители наши, царствие им небесное, веселые такие. Сколь уж лет миновало, а мне все их не хватает. Две матери у нас было, два отца.

— Да, действительно так, — ответил Петр. — Немногие люди так близко, по-родственному жили, как мы с ними, упокой Господи их души.

Вынырнув из пухового гнезда, умывшись, одевшись, приготовившись встретить новый день с его трудами и заботами, они вышли в первую, общую комнату. Здесь стояла печка, готовилась еда, наполняя все вокруг приятными запахами. Почти одновременно с ними вошли Спиридон с Алешей, переговариваясь, что пахнет из печи вкусно и не худо бы перекусить.

В сенях послышался привычный грохот, то пришел Потап, которому не хватало всегда места, и он, прежде чем зайти сносил пару-тройку вещей, висевших по стенам. На это уже перестали обращать внимание, принимая как неизбежную часть Потапова прихода. Увидев, что семья только приступает к трапезе, плотник грозно загремел:

— Уже солнце скоро на склоне будет, а вы все чревоугодием занимаетесь, да песни бесовские распеваете.

Алешка со Спиридоном прыснули смехом, представив картину распевания песен вчетвером, за что получили оба по подзатыльнику от Аграфены, Петр же возмущенно посмотрел на Потапа:

— Ты что мелешь языком своим? Вошел, не поздоровался, да еще беса поминаешь.

— Да пошутил я, что-то строг ты нынче, — проворчал Потап, усаживаясь за стол. — Я вообще-то поел, но молока с вами похлебаю, да корочку хлеба возьму, если хозяевам не жалко.