Монгол. Черный снег
Шрифт:
Импотент. Да, блядь. Гребаный, жалкий импотент. Мужчина, который не может прикоснуться к женщине. Который каждый раз ломается, как жалкая развалина. Я ненавижу это слово, ненавижу эту слабость, ненавижу самого себя за то, что не могу справиться. Сколько бы я ни пытался, каждый раз это дерьмо внутри меня сильнее. Каждый раз оно давит меня, как чертов камень на грудь.
В какой-то момент я понял — мне просто не быть, как все. Это дерьмо засело слишком глубоко, этот яд слишком ядовит. Моё прошлое не отпустит меня никогда.
Глава 17
Темнота. Глухая, вязкая темнота. Она будто давит на грудь, не даёт дышать. Где-то вдалеке слышится какой-то шум — может, ветер, а может, крики. Я не могу понять. В ушах стучит кровь, тяжело, гулко, как барабанный бой. Я открываю глаза, но темнота никуда не исчезает. Комната вокруг вроде бы моя, но я её не узнаю.
Чёрт. Опять.
Я сажусь на кровати, тяжело дыша, будто только что вынырнул из ледяной воды. Вся футболка мокрая от пота, волосы липнут ко лбу. Тело дрожит так, что я чуть ли не слышу, как трясутся зубы. А руки… сука, руки. Я сжимаю их в кулаки, но всё равно чувствую, как они дрожат. Блядь. Хочется разбить что-то. Разнести всё к чертям, просто чтобы заглушить этот гул в голове.
Картинки из сна ещё мелькают перед глазами. Резкие, рваные, как ножевые порезы. Её лицо. Этот голос, этот приторный, мерзкий голос, который я ненавидел больше всего на свете. "Мой мальчик". Она всегда так говорила. "Мой хороший мальчик". И каждая грёбаная буква в этих словах была, как пощёчина, как удар плетью. Её руки. Холодные, твёрдые. Они снова здесь, на мне, будто я снова ребёнок, будто я снова связан, будто она вот-вот потянется ближе. Чёрт! Я чувствую, как кожа горит, как будто от её прикосновений остались настоящие следы.
Мурашки бегут по всему телу. Не те мурашки, что от удовольствия. Нет. Это другие. Эти отвращение вызывает. Паника. Злобу, такую, что зубы скрипят. Я провожу рукой по лицу, пытаюсь отдышаться, пытаюсь убедить себя, что это всего лишь сон. Это только сон, мать твою. Она мертва. Она давно мертва. Ты здесь, ты взрослый, ты в безопасности.
Но эти слова ничего не значат. Какая безопасность? Я чувствую её так, будто она стоит прямо здесь, в этой комнате. Эта мразь оставила свои отпечатки на мне, как ножевые раны, которые не заживают. Прошло столько лет, а я всё равно не могу вытравить её из своей головы, из своей грёбаной кожи. Она здесь. Она всегда будет здесь.
Я встаю с кровати, держусь за стену, чтобы не упасть. Тело всё ещё дрожит. В горле сухо, будто я выжрал бутылку водки и выкурил пачку сигарет за раз. Дышать легче не становится. Я смотрю на свои руки, на то, как они трясутся, и мне хочется, чтобы это прекратилось. Хочется вырвать из себя это дерьмо, выбросить его к чертям, чтобы больше никогда не чувствовать, не видеть, не вспоминать. Но это невозможно. Оно не уходит. Оно гниёт внутри меня, как какая-то инфекция.
И
— Тамир? — Тихо. Еле слышно.
Я поднимаю голову, и она стоит там, у двери. Диана. Смотрит на меня, чуть нахмурившись, губы приоткрыты, глаза блестят. Она волнуется. Сука. Я ненавижу, когда она так смотрит на меня. Смешно, правда? Я ненавижу, когда она беспокоится. Ненавижу, когда она видит меня таким. Слабым. Сломанным.
— Всё нормально. Иди спать, — бросаю ей резко, слишком резко. Но она не двигается. Конечно, не двигается. Она никогда не слушает. У неё этот взгляд. Глаза, которые всегда хотят докопаться до самой сути. До моей сути.
— Ты весь мокрый, — говорит она, и в голосе столько тепла, что у меня сжимается всё внутри.
— Диана, я сказал, иди спать, — повторяю уже тише, но она всё равно подходит ближе. Проклятие.
— Мне кажется, тебе плохо. — Её голос дрожит. Она говорит это так, будто я не знаю. Будто я не живу в этом "плохо" всю свою грёбаную жизнь. Она делает шаг ближе, и у меня в груди что-то щёлкает. Как пружина, которая вот-вот лопнет. Я хочу сказать ей уйти. Хочу закричать. Но слова застревают в горле.
Она подходит ближе и садится на край кровати. Легонько касается моей руки. Её пальцы тёплые, мягкие. Настолько мягкие, что я сжимаю кулак, чтобы не позволить себе расслабиться. Этот жест — ничего особенного, а у меня от него всё внутри будто закипает. Я чувствую её тепло, её близость. Она смотрит на меня, будто я не монстр, а человек. Чёрт, как она это делает?
— Всё нормально, — повторяю я, но голос звучит хрипло, как умирающий. Она качает головой, едва улыбается.
— Ты всегда так говоришь. Но это неправда, Тамир.
Мне нечего ответить. Её пальцы чуть сжимают мою руку. Секунда. Две. В комнате слишком тихо, я слышу только своё дыхание. Тяжёлое, рваное. Она близко. Слишком близко. Её запах — свежий, сладкий, тёплый. Она говорит что-то, но я уже не слышу. Всё, что я чувствую — это её рядом. Её тепло. Её дыхание. И мне хочется…
Чёрт, мать твою, нет.
Я вырываю руку из её ладоней, как будто она меня обожгла. Она вскидывает взгляд, растерянная. Я встаю, отворачиваюсь, чтобы не видеть её лицо.
— Уходи, — говорю я тихо, почти шёпотом. Но внутри всё кипит, всё разрывается.
— Тамир, я только… — Она пытается что-то сказать, но я не даю ей.
— Уходи, Диана! — Кричу так, что сам себя пугаю. — Я сказал, уходи!
Она вздрагивает, поднимается. Стоит несколько секунд, не двигаясь, не зная, что сказать. А потом уходит. Тихо. Без лишних слов. Я слышу, как закрывается дверь её комнаты, и снова остаюсь один. Снова в этой грёбаной темноте.
Я сажусь на кровать, провожу руками по лицу, и чувствую, как изнутри поднимается знакомое чувство. Страх. Тупая, всепоглощающая ненависть к самому себе. Я хочу быть рядом с ней. Хочу чувствовать её тепло. Хочу, чтобы она спасла меня. Но, чёрт, я знаю, что с таким, как я, нельзя. Всё, что я могу ей дать — это боль. Только боль.