Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники

Доманин Александр

Джамуха же с ранних лет вел не омраченную ничем жизнь типичного родового аристократа. Человек, безусловно, умный, он тем не менее нес в себе и все предрассудки, присущие знати: презрение и недоверие к людям «черной кости», убежденность в справедливости вековых родовых обычаев, признание некоего аристократического равенства (своего рода «феодальная демократия», когда равными себе признаются все, равные по происхождению). Несмотря на все свои таланты, Джамуха в этом, пока еще скрытом, противостоянии с Темучином, фактически, защищал интересы уже отживающего родового строя. Темучин был представителем подлинно нового поколения монголов — вождем от Бога (и сам он искренне верил в свое высочайшее предопределение), который призван объединить всю монгольскую степь под твердой, но милостивой рукой хана-самодержца. Конечно, считать, что такие взгляды полностью определились уже в молодом возрасте, было бы не совсем верно, но эволюция жизненных принципов Темучина и Джамухи явно шла в этих, слишком разных направлениях. Рано или поздно это должно было привести к кризису в отношениях двух побратимов: тем более что каждый из них, может быть даже подсознательно, стремился к установлению единоличной власти. Особенно сильным это стремление было, конечно, у Темучина — и в силу уже названных причин, и в связи с собственным, формально более низким положением с точки зрения монгольского общественного мнения. О том, что полного равноправия между аньдами на тот момент в действительности

не было, можно судить по некоторым намекам, рассыпанным там и сям в «Сокровенном Сказании». На это указывает и тот факт, что перед набегом на меркитов Темучин выступал в роли просителя, и слова Тогрила, объявившего Джамуху своим названым младшим братом, а Темучина — сыном. В иерархическом порядке, принятом на Востоке, это означало, что Джамуха стоял выше Темучина, считался как бы его «дядей». Так что вполне можно согласиться с российским исследователем Р.П. Храпачевским, что в эти годы именно Джамуха «являлся ведущей силой в побратимстве с Тэмучжином». [48] Можно представить, что для такого яркого лидера, как Темучин, подобное положение вещей было не слишком комфортным.

48

Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. М., 2004. С. 80.

Ожидаемый разрыв между побратимами последовал поздней весной 1184 (1185) года. Поводом к нему послужили, казалось бы, совершенно безобидные слова Джамухи, с которыми он обратился к Темучину, когда они ехали вдвоем во главе медленно кочующего огромного лагеря: «Друг, друг Темучин! Или в горы покочуем? Там будет нашим конюхам даровой приют. Или станем у реки? Тут овечьи пастухи вдоволь корм найдут» («Сокровенное Сказание», § 118). Эту знаменитую фразу в историографии принято называть «кочевой загадкой Джамухи». Слова побратима не понял и сам Темучин (или сделал вид, что не понял). Отстав от Джамухи, он обратился к своей многоопытной матери с тем, чтобы она растолковала ему, что же хотел сказать его аньда. Неожиданно вместо Оэлун ответила молодая Борте. Она интерпретировала слова Джамухи в том смысле, что тому наскучило совместное кочевание с побратимом, а раз так — то нужно, пока не поздно, самим отделиться от него. Поразмыслив, Темучин признал совет Борте разумным и в ту же ночь откочевал от Джамухи со своими самыми верными людьми.

О том, что же на самом деле могли значить слова Джамухи, спорят уже несколько поколений монголоведов. Конечно, мнение Борте о том, что джаджирату стало «скучно», едва ли стоит принимать всерьез: в данном случае она, похоже, просто выразила давно созревшую у Темучина идею отделиться от побратима, придумав для этого какой ни на есть предлог. Но слова были сказаны, разрыв последовал, и, значит, был в этой речи какой-то скрытый подтекст. В поисках этого потаенного смысла историками было сломано немало копий. Некоторые версии даже очень серьезных исследователей вызывают удивление своей надуманностью и искусственностью. Так, знаменитый советский монголовед, академик В.В. Бартольд, сделал очень сомнительный вывод, что Джамуха был носителем демократических устремлений, едва ли не вождем «харачу», и в этом смысле противостоял ставленнику родовой аристократии Темучину. А все потому, что В.В. Бартольд увидел в этих словах заботу о пастухах, желание улучшить благосостояние простого народа. Поистине, каждый видит то, что хочет видеть, поскольку ничего подобного, разумеется, Джамуха в виду не имел. Вряд ли стоит чрезмерно усложнять смысл короткой речи джаджиратского князя и искать в ней то, чего там не было, и быть не могло. Если опираться на универсальный принцип «бритвы Оккама», требующий не усложнять сущность сверх необходимого, то, похоже, слова Джамухи объясняются гораздо проще. Они просто отражали нарастающее между друзьями напряжение в вопросе об авторитете и власти и, хотя казались безобидными, несли в себе некоторый внутренний драматизм, который и почувствовал Темучин. Молодой Борджигин в глубине души был уже готов к разрыву, и эти весьма невинные — может быть, лишь чуть неосторожные — слова привели к самым серьезным последствиям как для двух друзей, так и для всей монгольской степи.

Разрыв двух неразлучных побратимов и отделение Темучина с точки зрения монгольских традиций не представляли собой ничего из ряда вон выходящего: так испокон веку появлялись все новые самостоятельные обоки. И в то же время, в этом был уже исключительно важный элемент совсем нового — не родового, а скорее, феодального порядка. Обособление сына Есугэя создало в монгольской степи еще один центр силы, строящейся вовсе не на родовых принципах (или, если уж быть скрупулезно точным, отнюдь не только на родовых). Уже в самые ближайшие после откочевки Темучина дни эта новизна ситуации проявилась в полной мере.

Отъезд Борджигина вызвал почти мгновенный раскол доселе казавшегося единым лагеря. Уже на следующее утро к Темучинову нутугу примкнули десятки или даже сотни людей. «Сокровенное Сказание» перечисляет этих монгольских богатырей поименно, и вот что удивительно — к Темучину пошли не роды и племена, а выделившиеся из отдельных родов воины со своими семьями (и, вероятно, слугами-боголами). Об этом говорится прямо и недвусмысленно: «Из племени Арулат выделился… из племени Урянхат выделился (Субэдэй-багатур, брат Джелмэ. — авт.)… из племени Бесуд пришли…» и т. д. То есть, начала формироваться не родовая или племенная организация, а структура иного типа, основанная на прямом подчинении вождю. И это объединение базировалось не столько на экономических и кровнородственных, сколько на военных принципах. Вместо нутуга, обока, иргена появился новый институт (хотя и встречающийся в истории разных народов) — орда. [49]

49

Слово «орда» в точном переводе с тюркского означает «ставка хана», но в настоящем смысле это упорядоченный стан, группирующийся вокруг юрты предводителя. В известном смысле, монгольская «орда» ближе к разбойничьему стану, чем к родовому куреню. Возможно, это одна из причин того, что в русском языке это слово имеет столь негативный оттенок.

Таким образом, Темучину удалось собрать вокруг себя мощный боевой кулак, причем преданный своему вождю, а не главам родов. Из этого-то, вначале очень небольшого объединения (в любом случае, насчитывавшего на тот момент не более тысячи человек), позднее выросло то, что мы называем Великой Монгольской Державой.

Реконструкция монгольского доспеха XII–XIII вв.

Уже очень скоро сработало и свойственное всем обывателям (и степным обывателям не в меньшей степени, чем всяким другим) стремление поставить себя под защиту сильного, и к новому вождю потянулись теперь не только отдельные пассионарные богатыри, но и целые обоки и ясуны. Это не размыло костяк самой орды, которая сконцентрировалась в собственном курене Темучина и, частично, в курене его матери Оэлун-эке.

Тем не менее, новое объединение приобрело более привычный для монголов характер межродового альянса и тем самым поставило Темучина как бы на один уровень с Джамухой, Таргутай-кирилтухом и даже Тогрилом Кераитским. В новообразованный союз входило тринадцать куреней — два упомянутых и одиннадцать родовых. Это уже представляло собой значительную военную силу: каждый курень в среднем мог выставить тысячу конных воинов. Присоединились сюда со своими обоками и некоторые крупные аристократы: внуки Хабул-хана Сэче-беки и Тайчу, двоюродный брат Темучина Хучар (стоявший выше кузена в родовой табели о рангах), сын последнего хана монголов Хутулы — Алтан. Каждый из этих нойонов имел и собственные немалые амбиции и мог претендовать на власть, но неспособность договориться о том, кто же из них старше, и реальная сила, принадлежащая Темучину, заставили гордых монгольских князей объединиться вокруг этого своего родича.

Весной 1186 года лидеры примкнувшей к Темучину родовой знати постановили признать молодого сына Есугэй-багатура ханом монголов-нирун. Вероятно, они рассчитывали, что поставленный ими хан, которого эти влиятельные князья рассматривали, в лучшем случае, как равного себе, станет послушным орудием в их руках или, по крайней мере, не более чем первым среди равных. Об этом свидетельствует и та формулировка, которую приводит «Сокровенное Сказание»: «Алтан, Хучар, Сэче-беки… сказали Темучину: «Мы решили поставить тебя ханом» (§ 123). Простой народ от решения столь насущного вопроса был отстранен; к принятию решения не привлекались и давние сподвижники Темучина. Однако расчет монгольских аристократов оправдался далеко не в полной мере. Темучин согласился стать ханом, но вынудил своих родичей дать весьма серьезную присягу (впоследствии это сыграет очень важную роль в укреплении ханской власти), а главное — должности в ханской ставке раздал не примкнувшим к нему нойонам, а своим старым соратникам: Джелмэ и его брату Субэдэю, Боорчу и его брату Оголай-черби и другим. Руководить мечниками он поставил своего родного брата Джочи-Хасара, а заведовать табунами — сводного брата Белгутэя. Тем самым Темучин отделил себя от родовой организации, создал центральное ядро, не подчиняющееся родовым вождям. Уроки прошлого не были забыты.

Избрание Темучина ханом произошло в довольно непростой обстановке, сложившейся на тот момент в монгольской степи. Надо прямо сказать, что полученное им громкое звание «хан»{В «Сокровенном Сказании» утверждается, что тогда же, то есть в 1186 году, Темучин получил и имя «Чингисхан». Это, однако, представляется маловероятным в свете позднейших событий. Зачем в таком случае курултаю 1206 года понадобилось провозглашать его Чингисханом повторно} Да и само имя «Чингисхан», что в переводе с монгольского означает «сильный из сильных ханов», куда вернее отражает ситуацию 1206, а не 1186 года. Если же переводить (другой вариант) «Чингисхан» как «Океан-хан», то есть «хан всех земель, омываемых океаном», то оно для 1186 года совершенно нелепо. Поэтому пусть Темучин остается Темучином до 1206 года, когда он точно сменил имя на «Чингисхан».} лишь выдавало желаемое за действительное. Вновь провозглашенный хан оказался вождем лишь части монголов-нирун, притом части далеко не самой большой. Не меньшей, если не большей силой обладал Джамуха, за которым также следовали тринадцать родовых куреней. Крупную самостоятельную силу представляли собой и тайджиуты во главе со старинным недругом Темучина — Таргутай-кирилтухом. Они тоже могли выставить до трех туменов войска. Лидерам этих двух мощных группировок инициатива вышеупомянутых монгольских князей едва ли могла понравиться. Гневную отповедь Алтану и Хучару, как главным виновникам непродуманного решения, дал Джамуха: «Передайте от меня Алтану и Хучару: «Зачем вы, Алтан и Хучар, разлучили нас с аньдой, вмешиваясь в наши дела, одного в живот бодая, а другого под ребро. И почему это вы не возводили в ханы моего друга-аньду Темучина в ту пору, когда мы были с ним неразлучны? И с каким умыслом поставили его на ханство теперь?» («Сокровенное Сказание», § 127). Конечно, эти слова явно предназначались не только Алтану и Хучару, но и самому Темучину, который, по мнению Джамухи, пошел на поводу у своих родственников. Ощущается в этих словах и некая скрытая угроза, которая, хотя и не была еще объявлением войны, но намекала и на такую возможность. Пути Джамухи и Темучина расходились навсегда.

Серебряная бляшка на монгольском седле

Повод для войны случился довольно быстро. Младший брат Джамухи, Тайчар, крайне недовольный тем, что многие люди его брата тайно перебегают к его побратиму вместе со скотом, который, как он считал, по праву принадлежит Джамухе, решил восстановить справедливость (в своем понимании). Он направился в нутуг Темучина и отогнал табун лошадей, который охранял некий Джочи-дармала. Трудно сказать, был ли это табун самого Джочи-дармалы или кони принадлежали Темучину, но ответ сподвижника нового хана оказался весьма жестким. Джочи-дармала настиг конокрада Тайчара и, выстрелив ему в спину, убил наповал. После этого он спокойно вернулся домой, даже не доложив о случившемся хану. Возможно, правда, что Джочи-дармала и сам не знал, кем именно был угонщик. Как бы то ни было, возмездие последовало незамедлительно.

Через несколько дней Темучин от верных людей получает известие, что Джамуха собирается с ним воевать, с тем, чтобы отомстить за смерть Тайчара. Джаджиратский князь, располагавший, как и Темучин, тринадцатью куренями, собрал ополчение в три тумена{То есть, реально — двенадцать-пятнадцать тысяч воинов, и, значит, силы двух армий были примерно равны.} и двинулся по направлению к улусу былого аньды. Темучин бросил свои силы навстречу наступающему противнику, и у Далан-Балджутах оба войска встретились в битве. Далее мнения наших источников расходятся. По данным Рашид ад-Дина и «Юань-ши», победу в битве одержал Темучин, а «Сокровенное Сказание» утверждает, что Джамуха сильно потеснил войско новоиспеченного хана монголов. По мнению абсолютного большинства историков, верной является версия «Сокровенного Сказания», так как и «Джами аттаварих», и «Юань-ши» — это в значительной мере панегирические по отношению к Чингисхану произведения, и в этом случае следует верить источнику, объективность которого несомненна. К тому же в пользу этой версии свидетельствуют и те подробности, которые передает «Сокровенное Сказание». Так, Джамуха после битвы и отступления Темучина говорит: «Ну, мы крепко заперли его в Ононском Дзерене», имея в виду ущелье при Ононе, куда скрылась армия потомка Борджигинов. После этого Джамуха совершает образцово-показательную жестокую казнь (в котлах были заживо сварены семьдесят захваченных в плен предводителей рода Чонос), и уходит в свои кочевья. Кстати, эту поражающую воображение жестокость, распространившуюся только на членов определенного рода, видимо, можно объяснить тем, что род Чонос перешел на сторону Темучина совсем недавно и, скорее всего, уже после провозглашения его ханом. Это Джамуха мог воспринять только как прямое предательство, а наказание за предательство у монголов всегда было самым суровым. В пользу такого предположения говорит то, что в списке куреней Темучина, приводимым Рашид ад-Дином, курень рода Чонос стоит последним, тринадцатым, и это, очевидно, означает, что он и присоединился к новому хану последним — уже после Алтана, Хучара и иже с ними.