Моника
Шрифт:
– Оставь нас и закрой дверь. Последи, чтобы никто нам не помешал.
Она дождалась, когда дверь за служанкой закроется и приблизилась к красавице, испугавшейся вопреки себе.
– Айме, знаешь, где я была?
– Нет, донья София, у меня нет дара предвидеть.
– Не столь важно. Тебе достаточно услышать голос своей совести, если она у тебя есть.
– Донья София! – возразила встревоженная Айме, но свекровь сурово прервала:
– Напрасно я пыталась напасть на след варвара, в чьих руках оказалась твоя невинная сестра, заплатившая, пожертвовавшая собой за твой позор, сделавшая все, чтобы спасти тебя,
– Почему вы так говорите? С чего вы это взяли? Уверяю, я не понимаю.
– Ты все понимаешь. Я сама не могу понять, когда смотрю на твое ангельское личико и спрашиваю себя, как можно прятать за маской столько цинизма, лицемерия, столько подлости, и ты жена моего сына, змея, которой я позволила привязаться навсегда к жизни моего сына! Ты, ты! Я узнала об этом слишком поздно.
– От кого вы узнали? Никто не мог знать, ни вы и никто!
– А нотариус Ноэль? Ах, ты изменилась в цвете! Ну да, я говорила с Ноэлем, я заставила его сказать мне, и связала все концы.
– Вы все сошли с ума? – с тревогой, охватившей все ее существо, пыталась защищаться Айме.
– Мы все были ослеплены. Только теперь, к сожалению, для меня все ясно, хотя и поздно. Теперь я понимаю поведение твоей сестры, отчаяние твоей матери, наглость этого проклятого, осмелившегося прийти в собственный дом Ренато. Ты не сможешь отрицать этого. Ты, и только ты – любовница Хуана Дьявола!
Слова Софии сошли с губ, словно она их выплюнула, словно дала ими пощечину, и это ужасное попадание подкосило Айме, протянувшей руки, и страшная тревога поднялась к горлу. Вскоре, сделав неимоверное усилие, дрожащая, она встала, чтобы наброситься, как загнанная змея. Она подняла голову, у нее вновь блеснула надежда, шанс, за который она ухватилась.
– Что может знать Ноэль? Что мог рассказать?
– Твое поведение и поведение этого мерзавца, думаешь, этого недостаточно? Как ты к нему приближалась, как с ним говорила. Он относился к тебе, как к какой-то…
– Он относился ко мне плохо, но по вине сестры. Я старалась защитить ее, хотела убедить его уехать. Ренато был виноват.
– Замолчи! Не позорь имя моего сына, хватит уже. У ног Ноэля лишилась чувств твоя испуганная, дрожащая мать, правильно предположив, что Ренато убьет тебя. И он рассказал мне даже больше. Что ты видела его до замужества, была у него дома, спрашивала об этом человеке, о проклятом Хуане Дьяволе, кошмаре всей моей жизни с того дня, как этот несчастный появился на свет. И надо же было такому случиться, что именно с ним ты изменила Ренато. Ты признаешься, признаешься, заявишь об этом?
– Я ни в чем не признаюсь и ничего не буду заявлять, – отказалась Айме, избавляясь от смятения. – Зачем заставлять меня говорить? Чтобы пойти и рассказать об этом Ренато?
– Ренато? Нет, ты прекрасно знаешь, что я не скажу Ренато. Не притворяйся, ты уверена, что я не пойду доносить. Или хочешь, чтобы я пообещала тебе соучастие в молчании?
– Ренато убьет меня. А одна я не буду платить за минутную слабость и безумие, когда даже не была его женой. Не буду платить одна. Заплатит и сын Ренато, невинное создание, которого я ношу.
– Что? Как? – испугалась София в совершенном смятении.
– Что плоть от моей плоти – это и кровь Ренато! Ради него я молчу и защищаюсь, ради него согласилась на жертву сестра, пожертвовала
– Что ты говоришь? – прервала все более удивленная София.
– Да, да, это правда! Если хотите знать все, совершенно все, я должна крикнуть об этом. Моника любила Ренато, соревновалась со мной, когда он уже был моим женихом. Из-за ревности, загнанная в угол обстоятельствами, я совершила безумие. Потом раскаивалась и сильно пожалела об этом. Только Ренато я любила всей душой. Только его всегда любила, а теперь умираю, потому что потеряла его любовь и доверие!
София Д`Отремон отступала, пытаясь отвергнуть вероломные и ядовитые слова, едва понимая, удивленная и напуганная. Айме, увидев, что завоевала пространство, подбежала к ней, и смело пошла ва-банк:
– Но я не могу так больше, больше не выдержу. Я расскажу Ренато все, признаюсь во всей ужасной правде, пусть он сразу меня убьет, пусть закончится моя жизнь и жизнь сына, который…!
– Успокойся! – властно остановила София. – Не открывай дверь, ни шагу! Ты не будешь делать то, что хочется, ранить и наносить удар тем, кто имел несчастье оказаться рядом с тобой. Не превратишь моего сына в убийцу, уничтожив и опозорив его. Думаешь, ты не причинила уже вред? Думаешь, у меня нет причин проклинать тебя?
– Я расплачусь жизнью, и никто не должен будет проклинать меня! Поэтому я пойду к Ренато. Пусть он сдавит это горло. Почему не дадите ему убить меня?
– Потому что нужно наказывать не тебя, которая заслуживает, а меня, которую ты оскорбила, которая отдала тебе счастливого сына, радостного, мечтательного, которая поверила тебе, поручив заботиться о его счастье, пока ты набиралась грязи; меня, которая теперь приказывает тебе замолчать. Замолчи, как молчат другие!
– Нет! – притворно настаивала Айме.
– Да! Я прекрасно знаю, что половина твоих слов лжива; знаю, чего стоит твоя выходка, и что ты не ищешь смерти. Когда тебе надо, ты молчишь, и достаточно эгоистична, чтобы позволить себя убить. Ладно, я хотела заставить тебя уйти из этого дома, чтобы ты скрылась, уехала, чтобы мой сын не смог ни увидеть, ни добраться до тебя. Я готова защищать твою жизнь, не из-за тебя, потому что ты не заслуживаешь, а ради того, кто больше всех важен мне на этой земле. Но теперь я не позволю тебе уйти, теперь ты останешься. Прошло несколько часов, и если бы я не вошла в вашу спальню, то ты бы уже заплатила своей жизнью. Я спасла тебя в тот раз, и буду спасать, но ты будешь делать все, что я скажу и прикажу. Я обрекаю тебя жить, молчать, искупать грехи, принадлежать моему сыну не как жена, а как рабыня!
Неожиданно раздались нетерпеливые удары в дверь, и голос Ренато позвал:
– Мама, мама, открой немедленно! Открой!
– Что-то произошло, – указала София. – Не бойся, я обещала защитить тебя и сдержу слово, Айме.
– Мама! Ты слышишь? – снова позвал Ренато, свирепо колотя в запертую дверь.
– Иди в ту комнату, – посоветовала София Айме. – Не выходи, пока я не позову. Иди!
София увидела, как та повиновалась, затем положила руку на грудь – от волнения сердце выскакивало из груди. Она разволновалась, побледнела, но героическим усилием овладела собой, и через мгновение решила, как будет вести себя в будущем, и пока открывала дверь, что-то вроде молитвы поднималось в ее душе, молитвы за человека, который нетерпеливо звал: