Моно-но аварэ
Шрифт:
Я притягиваю Минди к себе и, успокаивая, легонько целую в лоб.
– Давай не будет о грустном.
Она обнимает меня так крепко, как будто хочет больше никогда не отпускать.
– Ты помнишь что-нибудь из манги? – спрашиваю я.
– Помню, что там было полно гигантских роботов. И мне казалось, что Япония такая сильная страна.
Я пытаюсь представить себе огромных героических роботов в Японии, которые отважно спасают людей…
***
…Извинения премьер-министра
За исключением того, что у премьер-министра был слабый голос, и что он выглядел больным и слабым, я помню очень немного. Казалось, что он искренне переживает произошедшее. В конце своей речи он признался:
– Я подвёл людей.
Слухи обернулись правдой. Строители взяли деньги от правительства, но не сумели построить обещанные космические корабли. То, что они сделали, оказалось то ли недостаточно прочным, то ли недостаточно вместительным. Строители скрывали это до самого конца. И мы узнали правду слишком поздно.
Япония оказалась не единственной страной, которая не смогла спасти своих жителей. Другие, когда впервые стало ясно, что Молот столкнётся с Землёй, начали спорить, кто должен больше вложиться в общую эвакуацию. А после, когда этот план провалился, большая часть решила, что лучше будет отдаться на волю случая (а вдруг Молот пролетит мимо) и вместо этого потратить деньги и жизни граждан на войны с соседями.
Когда премьер-министр закончил речь, толпа сохраняла молчание. Было несколько сердитых возгласов, но вскоре они затихли. Постепенно и организованно люди начали паковать вещи и уходить из временных лагерей…
***
– …И эти люди пошли домой? – недоверчиво спрашивает Минди.
– Да.
– И не было грабежей, панического бегства, взбунтовавшихся солдат на улицах?
– Это была Япония, – отвечаю я. И при этом в моём голосе звучит гордость, эхо гордости моего отца.
– Думаю, что люди смирились, – произносит Минди. – Они сдались. Наверное, это часть культуры.
– Нет! – я с трудом сохраняю ласку в голосе. Её слова ранят меня так же, как замечание Бобби о том, что играть в го скучно. – Всё было не так…
***
– …С кем говорит папа? – спросил я.
– Это доктор Гамильтон, – отвечает мама. – Мы (он, твой папа и я) учились в одном колледже в Америке.
Я смотрел, как папа говорит по телефону по-английски. Казалось, что это совершенно другой человек: и дело было не только в интонациях и тоне – лицо оживилось, жесты стали резче. Он был похож на иностранца.
Он кричал в телефон.
– Что говорит папа? – спросил я.
Мама шикнула на меня. Она внимательно слушала папу, ловя каждое слово.
– No, – сказал папа в трубку. – No, – это слово мне не надо было переводить.
Потом мама сказала:
– Он пытается поступить правильно, но
– Он, как обычно, думает только о себе, – сердито ответил папа.
– Ты несправедлив, – сказала мама. – Он не стал звонить мне и делать из этого какую-то тайну. Вместо этого он позвонил тебе, потому что верит, что, если вы поменяетесь местами, он с радостью даст женщине, которую любит, шанс спастись, даже если она живёт с другим мужчиной.
Папа посмотрел на маму. Я никогда не слышал, чтобы мои родители говорили друг другу: «Я люблю тебя», но некоторые слова не надо произносить вслух, чтобы они оказались правдой.
Улыбаясь, мама сказала:
– Я бы никогда не сказала ему «да».
Потом она пошла на кухню готовить нам обед. Папа смотрел ей вслед.
– Сегодня хороший день, – сказал он мне. – Пойдём прогуляемся.
Мимо по улице проходили соседи. Мы здоровались, спрашивали друг друга о здоровье. Казалось, что всё нормально. А в сумерках над нашими головами всё ярче горел Молот.
– Наверное, ты очень боишься, Хирото – сказал папа.
– А будут ли пытаться построить больше спасательных звездолётов?
Папа не ответил. Вечерний летний ветер приносил стрекотание цикад: «Чиррр- чирр-чирррр». Вдруг папа произнёс:
В стрекотаньи цикады
Нет намёка на то,
Что умрёт она скоро.[1]
– Что это, папа? – удивился я.
– Это стихотворение Басё. Ты понимаешь, о чём оно?
Я покачал головой. Мне не очень нравились стихи.
Папа вздохнул и улыбнулся мне. Он посмотрел на заходящее солнце и снова заговорил:
Бесконечная красота
в угасающем свете Солнца,
Хоть день уж близится к концу.[2]
Я повторил эти строчки про себя. Что-то в них трогало меня. Я попытался выразить это словами:
– Это как будто ласковый котёнок умывается у меня в сердце.
Папа не засмеялся, а вместо этого серьёзно кивнул.
– Это стихотворение классического поэта эпохи Тан, Ли Шанъиня. Хотя он был китайцем, по настроению оно очень японское.
Мы продолжали гулять, и я остановился у цветка одуванчика. Угол, под которым наклонился бутон, показался мне очень красивым. И в моём сердце снова появилось ощущение вылизывающегося котёнка.
– Цветок... – и я запнулся. Я не мог найти нужные слова.
Папа продолжил:
Поникший цветок,
Жёлтый, как лучи Луны,
Тонок этой ночью.
Я кивнул. Образ одновременно казался мне и таким мимолётным, и таким постоянным. Это было похоже на то, как я ощущал время, когда был младше. И это заставляло меня немного грустить и радоваться одновременно.