Монолог современника
Шрифт:
сгинул в сне, которого не ждут.
Вижу, как рванулись в бесконечность
кони, запряжённые в дугу
лёгких санок. Песня оборвалась…
Мы пока остались на краю.
Нам столетье жить, — такую малость, —
продолжая жизнь и цель твою.
Пусть не я, не третий, не двадцатый,
но наверняка, наверняка
кто-нибудь, когда-нибудь, утрату
горькую восполнит… Ну, пока!
1980
ПОХОРОНЫ
1
Мы были заочно знакомы,
мы знали о нём кое-что,
мы даже не ведали: кто мы,
пока он не спел нам о том.
Ушёл, не сдержав обещанья
вернуться в друзьях и в делах.
Москву захлестнуло прощанье,
и воздух цветами пропах.
Текут полноводные реки,
исполнены скорби и слёз,
о нём — о родном человеке,
прожившем и павшем всерьёз.
2
С утрa тянулись улицы
потокaми людeй,
пытaлся дeнь нaхмуриться,
дa нeту туч нигдe.
И блeдно-ослeпитeльным
сиял лицa овaл,
А площaдь — зaлом зритeльным, —
нaродa полный зaл.
Пeвцa убили полночью,
вколов кaкой-то яд,
чтоб послe «скорой помощью»
вытaскивaть нaзaд.
Но поздно. Всё зaкончeно.
Эпохи трeснул лёд.
Остaлось многоточиe
и этот нeбосвод.
3
Проводили его до ограды
и запомнили мел на лице, —
след отчаянья или досады,
или боя со смертью в конце.
Сорок два — всё, что выпало в сумме,
да стена милицейских кокард.
Кто-то бросил бездумное: «Умер
муж артистки... Ну этот вот... бард...».
У России дурная привычка
хоронить, чтоб потом воспевать.
«Бард» — не имя поэту, а кличка,
под которой нельзя умирать.
4
Злыe лицa и нeрвныe рeчи,
дaжe в воздухe пaхнeт бeдой,
колыхaeт московскоe вeчe
оборвaвшeйся днeй чeрeдой.
Всё. Нe стaло поэтa-мeссии,
что умeл Прaвдe двeрь отворить.
Большe нeкому пeть зa Россию
и зa русский нaрод говорить.
25-26 июля 1980 г.
1981
________________
КИТЫ
остроги' бьют дождём по спине.
Мы – киты, над водою – мы дети,
но равны на большой глубине!
Нас радарами щупают лодки,
эхолоты заходятся в хрип:
не шпионы ли?
– Залп по серёдке.
Промах! В цель – человеческий грипп.
Мы крепки, но от насморка гибнем.
Без людей нам сто лет – не предел,
а теперь обязательно влипнем
или в нефть, или в долгий отстрел.
Сверху рыщут стальные касатки, —
им пока не прорваться до дна.
Нас спасает умение в прятки
не проигрывать, плюс – глубина.
На экранах, и в звуке, и в цвете,
мы плывём, беззащитны вдвойне.
Мы – киты, над водою – мы дети,
но равны на большой глубине!
1981
***
Пора начать, ристалище открыто,
стремятся пешки выступить скорей,
но слышно, как зацокали копыта
в «дебюте четырёх коней».
Эй, пешки, закрепите оборону!
Слон короля закрыл самим собой,
но сбоку по могучему заслону
был нанесён удар чужой ладьёй.
Смешались шахматы, и поле поредело
от обоюдных массовых потерь,
и даже Каисса навряд ли скажет смело,
кому удача выпадет теперь.
Клинки ферзей скрестились в поединке,
убита, в схватку влезшая, ладья,
чужой король сбежал в одном ботинке,
но неужели, всё-таки, ничья?
Опять удар, и сабли зазвенели
в руках ещё не сдавшихся фигур.
Критический момент! И еле-еле
король чужих от мата увильнул.
Ещё минута, ну ещё мгновенье,
и будет спор наш праведный решён,
но оборвал упорное сраженье,
спасительный для пострадавших, звон.
Конец игры. И жмут друг другу руки
гроссмейстеры с улыбкой на губах,
но их улыбка — лишь тому порука,
что этот бой продолжится на днях.
1981
***
Чернила должны быть чёрными,
бумага — светлей чернил,
слова — скупыми, упорными,
душа — сохраняла пыл;
добро, как всегда, — неизменным,
а зло — оставаться злом,
кровь — струиться по венам,
множа времён число;
Вера — безднам эфира,