Монсеньор Кихот
Шрифт:
– Как и верования.
Отец Кихот в изумлении поднял на Санчо глаза. До того он не без грусти смотрел на дно своей рюмки, в которой оставалось всего несколько капель водки.
– Ваши верования?
– И ваши тоже.
– Почему вы так думаете?
– Да потому, отец, что жизнь делает свое грязное дело. Верования угасают, как и желание обладать женщиной. Не думаю, чтобы вы были исключением из общего правила.
– Вы считаете, мне не следует больше пить?
– Водка еще никому
– Я на днях очень удивился, увидев, как много пил епископ из Мотопо.
– А где это – Мотопо?
– In partibus infidelium.
– Я немного знал когда-то латынь, но теперь уже позабыл.
– А я и не подозревал, что вы вообще ее знали.
– Мои родители хотели сделать из меня священника. Я ведь даже учился в Саламанке. Просто раньше я никогда вам этого не говорил, отче. In vodka veritas [в водке – истина (лат.)].
– Так вот откуда вам известно про эфиопскую церковь? Я был немного удивлен.
– Какие-то обрывки бесполезных знаний всегда прилипают к мозгу, как рачки – к кораблю. Кстати, вы читали, что советские космонавты побили рекорд пребывания в открытом космосе?
– Я что-то такое слышал вчера по радио.
– И, однако, за все это время они не встретили там ни одного ангела.
– А вы читали, Санчо, про черные дыры в космосе?
– Я знаю, что вы сейчас скажете, отче. Но ведь слово «дыры» употребляется лишь как метафора. Еще рюмочку. И не бойтесь вы каких-то там епископов.
– Ваша водка преисполняет меня надежды.
– На что?
– Весьма слабой надежды, надо сказать.
– Продолжайте же. Скажите. Какой надежды?
– Я не могу вам этого сказать. Вы будете надо мной смеяться. Может быть, когда-нибудь я вам расскажу о моей надежде. Если господь даст мне на это время. Ну и вы, конечно, – тоже.
– Надо нам почаще видеться, отче. Может, мне удастся обратить вас в веру Маркса.
– А есть у вас тут на полках Маркс?
– Конечно.
– «Das Kapital»? ["Капитал" (нем.)]
– Да. И он тоже. Вот. Я давно ничего из этого не читал. Сказать по правде, некоторые места мне всегда казались… Ну, словом, устаревшими… Вся эта статистика времен промышленной революции в Англии… Я думаю, вы тоже находите в Библии скучные места.
– Слава богу, мы не обязаны изучать Числа или Второзаконие, но Евангелие – это совсем не скучно. Господи, взгляните на часы! Неужели это водка так все убыстряет?
– Знаете, отец, вы напоминаете мне вашего предка. Он верил всему, что написано в рыцарских романах, которые и в его-то время уже были устаревшими…
– Я в жизни не читал ни одного рыцарского романа.
– Но вы же по-прежнему читаете все эти старые богословские книги. Они для вас – все равно что рыцарские
– Но ведь глас Церкви не устаревает, Санчо.
– Ну что вы, отче, устаревает. На вашем Втором Ватиканском соборе даже апостола Иоанна признали устаревшим.
– Что за глупости вы говорите!
– Вы же больше не читаете в конце мессы слова апостола Иоанна; «В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» [Евангелие от Иоанна, I, 10].
– Удивительно, что вы об этом знаете.
– Я ведь иной раз захожу в церковь в конце мессы… чтобы удостовериться, что там нет моих людей.
– Я по-прежнему произношу эти слова.
– Но только не вслух. Ваш епископ не разрешил бы такого. Вы вроде вашего предка, который читал свои рыцарские романы тайком, так что только его племянница и доктор знали об этом, пока…
– Что за глупости вы болтаете, Санчо!
– …пока он на своем Росинанте не отправился совершать рыцарские подвиги в мире, который больше не верил старым сказкам.
– В сопровождении невежды по имени Санчо, – добавил отец Кихот с оттенком раздражения, о чем он тут же пожалел.
– Да, в сопровождении Санчо, – повторил мэр. – А почему бы и нет?
– Епископ едва ли откажет мне в небольшом отпуске.
– Надо же вам поехать в Мадрид купить себе форму.
– Форму? Какую форму?
– Пурпурные носки, монсеньер, и пурпурный… как же называется эта штука, которую они носят на груди под воротничком?
– Pechera [нагрудник (лат.)]. Глупости все это. Никто не заставит меня носить пурпурные носки и пурпурный…
– Вы же солдат церковной армии, отче. И вы не имеете права пренебрегать знаками различия.
– Я ведь не просил, чтоб меня делали монсеньером.
– Вы, конечно, можете подать в отставку и уйти из вашей армии.
– А вы можете подать в отставку и выйти из вашей партии?
Оба выпили еще по рюмке водки, и между ними воцарилось молчание, какое бывает между товарищами, – молчание, когда каждый размышляет о своем.
– Как вы думаете, ваша машина могла бы довезти нас до Москвы?
– «Росинант» для этого слишком стар. Он не выдержит такой дороги. Да и епископ едва ли сочтет Москву подходящим местом для моего отдыха.
– Вы же больше не подчиняетесь епископу, монсеньор.
– Но и Святой Отец… А знаете, «Росинант», пожалуй, мог бы довезти нас до Рима.
– Вот уж куда меня совсем не тянет, так это в Рим. На улицах сплошь одни пурпурные носки.
– В Риме мэр – коммунист, Санчо.
– К еврокоммунистам меня тоже не тянет – как и вас к протестантам. В чем дело, отче? Вас что-то огорчило?