Монтенегро
Шрифт:
Он почти не мог пошевелиться, а крошечная лампа, висящая в углу у двери, едва давала возможность различить ближайшую переборку, но не позволяла понять ни где он очутился, ни кто находится рядом с ним.
В голове молниеносно промелькнул образ спящей в скалах Арайи, и Сьенфуэгос с тяжелым сердцем понял, что покинул ее, хотя обещал о ней заботиться и защищать.
Он повернул голову и не мог удержаться от легкого стона.
Человек рядом с ним зашевелился, протянул руку и погладил его по голове.
— Ты кто? — спросил Сьенфуэгос.
Ответа он не получил, словно это был не человек, а призрак, и канарец умолк, пока рука ощупывала рану и опускалась к бороде.
— Кто ты? — повторил он слегка раздраженно.
И снова молчание, теперь рука дотронулась до его губ, и тут на него нахлынули воспоминания, вызвав и боль, и блаженство, каких он уже много лет не испытывал.
— Прошу тебя! — дрожащим голосом взмолился он.
И вновь никто ему не ответил, лишь все та же рука изучающе скользила по его груди, словно хищник, выжидающий момент, чтобы нанести удар или впрыснуть яд, и канарец Сьенфуэгос, переживший столько опасностей и абсолютно убежденный в том, что в мире не осталось ничего, что могло бы его испугать, теперь содрогнулся от ужаса.
Его разум и сердце охватила паника.
Паника и мучительное беспокойство, потому что в голове мелькали спутанные мысли, и он не мог различить, что завладело его душой — воспоминания, реальность, фантазии, удовольствие или страх.
И еще запах, который и вызвал этот приступ паники, когда рука опустилась ниже, и от ее прикосновений Сьенфуэгос ощутил себя стоящим на краю пропасти.
На несколько секунд рука зависла в воздухе, и канарец уже вообразил, что в ней нож, готовый вот-вот лишить его мужской силы, и чуть не закричал, но пальцы лишь неспешно пробежали по телу, вызвав у него стон наслаждения, а вслед за пальцами к его телу прижались нежные губы, всколыхнувшие невероятные воспоминания.
Он отбросил эти воспоминания прочь.
Но тут на его бедра водопадом хлынули длинные волосы, и он ощутил их запах, а когда теплые губы стали ласкать его, как умела только она, сомнения испарились, и ему открылась истина. Сам себе не веря, он осмелился спросить:
— Ингрид?
И снова молчание, так что ему пришлось во второй раз повторить это чудесное имя.
Женщина не могла ответить, но его тело немедленно ответило несгибаемой твердостью, и вскоре он ощутил на себе тяжесть ее бедер и медленно, как всегда, стал искать ту часть ее существа, которой ему так не хватало.
Он услышал ее стон, стал ласкать ее грудь, и сомнений больше не осталось.
Он не хотел ни думать, ни задавать вопросы.
Это просто сон.
Сон, но такой реальный!
И совершенно невероятный.
Она была здесь, хотя он и не мог рассмотреть ее в потемках, но знал, что это она — по запаху, по фигуре, по мягкой коже и по той неповторимой манере, с которой она ему отдавалась. Они занимались любовью с такой страстью, как никогда прежде.
Как никто прежде.
Текли минуты, часы... Возможно, дни и годы. Они не произнесли ни слова и не видели друг друга, но перед глазами стояли воспоминания о тех бесконечных вечерах на Гомере, когда не существовало ничего, кроме лагуны и двух тел.
Он провел в ее объятьях целую вечность и потерял счет времени.
Восемь лет пережитых страданий уместились в одном вздохе.
Она снова владела им, а он владел ей, оба чувствовали себя так, будто никогда и не расставались.
Когда всё закончилось, мир стал совсем другим.
Но они еще долго любили друг друга в тишине, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что это прекрасное мгновение реально, и, поцеловав ее с бесконечной нежностью, Сьенфуэгос наконец-то спросил, поскольку никак не мог в это поверить:
— Как это возможно?
— Я искала тебя все эти годы.
— Сколько же лет прошло?
— Восемь.
— Боже мой! Восемь лет! — он ненадолго замолчал и попросил: — Хочу на тебя посмотреть.
— Погоди... — взмолилась она. — Дай мне еще немного побыть в твоих воспоминаниях прежней. Для разочарования всегда найдется время.
— Ты никогда не сможешь меня разочаровать.
— Не я, а время. Только оно не прощает даже тех, кто любит.
Сьенфуэгос хотел что-то сказать, но вдруг приподнялся, пытаясь рассмотреть ее вблизи.
— Но ты не говорила на моем языке, — смущенно воскликнул он. — Ты и правда Ингрид?
— Выучить язык не так уж сложно.
Они снова замолчали, может быть, потому что через кожу понимали друг друга лучше, чем с помощью слов, или потому что им нужно было время, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что они снова вместе, несмотря на все препятствия, которые поставила на их пути судьба.
— Как это возможно? — повторил канарец, по-прежнему боровшийся с мыслью, что это лишь игра его воображения. — Ты здесь, на другом конце света, а ведь ты должна была считать меня мертвым!
— Оно того стоило, — нежно ответила Ингрид. — Прошел только час с тех пор, как я снова тебя обрела, пришла пора платить... — она мягко улыбнулась, зная, что он этого не заметит. — Это больше, чем я ожидала, а я ожидала столь многого...
Она встала и зажгла свечи, чтобы Сьенфуэгос смог ее рассмотреть.
— Я по-прежнему всё та же? — спросила она.
Сьенфуэгос долго ее рассматривал и в конце концов решительно покачал головой.
— Нет, не та же. Любовь сделала тебя в тысячу раз прекрасней.
Сьенфуэгос схватил ее за руку, повалил на кровать и, глядя прямо в глаза, доказал со всей страстью, что она по-прежнему самая желанная женщина, какая только существовала когда-либо на этом свете.
Об этом кричало всё его существо, от сильных, но нежных рук до груди Геркулеса, от твердых, как камень, бедер до раскаленной, словно железо, части тела. Лишь смерть могла позволить ему забыть, что он навеки раб Ингрид.
Кожа, глаза и мышцы, может, и изменились, но его чувства остались такими же, как в тот первый день, как в первый час, в первую секунду. Время не властно было изменить его любовь к немке.