Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 2
Шрифт:
Древний человек осознавал Божественное Присутствие во многочисленных и разнообразных формах, не теряя между тем веры в Его Единство и Верховенство. Незримый Бог, с одной из Своих бесчисленных сторон зримый и явленный, тем не менее, не переставал для них быть Богом. Он являл Себя в вечернем бризе Эдемского сада, в вихре Синайской пустыни, в камнях Вефиля; Он являл себя в пламени грома среди недвижимых скал, которым поклонялись в древней Аравии. Для древнего человека Образ Господень был во всем, что превосходило его самого совершенством. Он видел Иегову, как и Осириса и Бэла, в Солнце и звездах, которые были для древних Его детьми, Его глазами, «которые пронизывали весь мир и наблюдали за святой землей Палестины с начала года до его конца». Он был для древних священным огнем на горе Синайской и в пылающем
Символизм естественным путем впоследствии усложнялся, и все силы небесные должны были воспроизводиться на Земле, и начинала виться причудливая сеть притч и вымысла, которую людской разум, лишенный достаточных и адекватных средств толкования, так и не сумел расплести и распутать. Иудейский теизм сам вылился в излишний символизм и поклонение рукотворным образам, к чему вечно тяготели все религии мира. Мы уже рассмотрели символику Скинии, Храма и Ковчега. Иудейское жречество мирилось не только с использованием ритуальных сосудов, облачений и статуй херувимов, священных колонн и серафимов, но и с созданием зримых изображений Самого Иеговы, даже без использования поэтического языка аллегорий.
«Среди Адитьев, – говорит Кришна в "Бхагавадгите", – я Вишну; среди звезд – Солнце; среди вод я – океан; средь горных кряжей я – Гималаи; и средь гор я – Меру». Псалмы и Книга Исайи также полнятся попытками сообщить людскому разуму понятие Бога посредством приписывания Ему чувственных свойств. Там Он восседает на облаках и скачет на крыльях ветра. Небо – Его дворец, и изо рта Его вылетают молнии. Человек не способен поклоняться чистой абстракции. Он нуждается в некоей зримой форме, в которую он воплотит свои представления, на которую направит свое обожание. Если он не лепит себе из глины, не высекает из камня и не рисует зримых изображений, он создает в уме незримые, возможно, совершенно неадекватные и неправедные.
Ужасные, чудовищные образы, сотворенные разумом Востока, произошли от стремления людей воплотить Бесконечное, передать их в сознание другого человека посредством многочисленных (ибо индивидуально неадекватных) символов понятие о Божественных свойствах. Наверное, нам следует признаться себе в том, что мы делаем то же самое, создавая столь же несуразные образы, если судить по меркам нашего собственного сознания, если только один раз попытаться проанализировать и четко осознать бесконечные и неизмеримые свойства, которые мы склонны приписывать Божеству, – даже Его неизмеримые Справедливость, Его Милосердие и Любовь.
Здесь мы вполне оправданно можем прибегнуть к словам Максима Тирского: «Если в стремлении обрести некое, пусть и несовершенное представление о Вселенском Отце, Безымянном Законодателе, люди прибегают к помощи слов и имен, к серебру или злату, к растениям или животным, к горным вершинам или бурным речным потокам, – каждое из этих явлений описывая при помощи Имени Бога, или с любовью и нежностью возлюбленного страстно приникая к любому малейшему воспоминанию о возлюбленной, – зачем тогда нам сводить вселенскую символическую практику – действительно необходимую, потому что разум нуждается в воображении, ибо одно оно способно сподвигнуть его на деятельность какого-либо рода, – к одному лишь скучному стандарту формальной правильности? Позвольте только образу достойно исполнять его сверхзадачу – и тут же Божественная идея четко и ясно возникнет пред вашим мысленным взором; если это реализуется где бы то ни было – в работах Фидия, в поэзии Гомера, в египетских иероглифах или в искусстве Персии, – нам не следует придираться к внешним различиям или сетовать на кажущуюся плодотворность иноземных вер, – коль скоро нами все равно обретается великое и единственно существенное понимание того, что люди сотворены, дабы помнить, понимать и любить».
Определенно, когда люди считали Свет и Огонь духовными сущностями, изначально отдельными и превыше всего смертного и материального; когда они считали, что Солнце, Луна, звезды и планеты сотворены из иной, более тонкой материи и сами являются высочайшими и тонкими таинственными Разумами, бесконечно превосходящими человека, живыми Сущностями, одаренными могущественными силами и обладающими огромным влиянием на все сущее, эти стихии и небесные тела, используемые для описания и определения Бога, передавали им гораздо более полное и адекватное представление о Боге, чем нам теперь, коль скоро нам в наши дни отлично известен огонь и стихии воды и воздуха, небесные светила и все вещи безжизненного мира, окружающего нас и подобного нашему. Вполне вероятно, что они передавали древним народам идеи, не менее адекватные, чем мы получаем в наше время из одних лишь слов, посредством которых мы стремимся и надеемся аллегоризировать и затенить неизрекаемые таинства и неисчислимые Божественные свойства.
Конечно, правда то, что с символизмом связаны определенные опасности, перевешивающие иногда его преимущества и приносимую им пользу, а также преподают человечеству жестокий урок, позволяющий избегать столь же жестокого урока, могущего быть преподанным человеческой речью. Воображение, призванное на помощь разуму, или стремится занять его место, или оставляет его совершенно беспомощным, неспособным прорваться сквозь сплетенную воображением паутину. Имена, присвоенные тем или иным вещам, путаются в сознании людей с самими этими вещами; средства путаются с целями; толкование и средства толкованияс его объектом; символы приобретают собственный характер, становятся независимыми в качестве образов или понятий. Несмотря на то, что такой путь познания Бога вполне мог быть и неизбежным, он крайне опасен, и на этом пути, как пишет Плутарх, «многие, поставив символ на место символизируемой идеи, впали в забавное заблуждение, в то время как другие, избежав этой ошибки, впали в другую, не менее опасную, а именно, в смертоносное неверие и безбожие».
Все великие реформаторы религии боролись с этим злом, глубоко осознавая интеллектуальную заразу, исходящую от неправильного восприятия Верховного Существа; все они считали своим личным Богом существо, явно отличное от всех богов древних, заблуждавшихся, по их мнению, мыслителей; Его Именем они уничтожали символы и изображения, украшавшие Его же храмы. Однако от их внимания ускользнуло то, что способны они лишь заменить относительно верным образом те предрассудки, которые сумели обнаружить, и заместить грубый символизм лишь отчасти более чистым. Всякий человек бессознательно поклоняется творениям своего собственного разума, поскольку всякий символизм, равно как и всякий язык, разделяет субъективность идей, которые отражает. Эпитеты, применяемые нами к Господу, вызывают пред нашим мысленным взором только зримые или осознаваемые образы. Средства или формы выражения религиозного чувства, составляющие религиозное восприятие, несовершенны и постоянно прогрессируют; каждый термин и каждый символ определяют часть истины, всегда оставаясь подвластными изменениям и улучшениям, всегда могущие быть заменены иным термином и иным символом, более точными и более многоохватными.
Идолопоклонство имеет в своем основании смешение символа с объектом аллегоризации, замену материальным объектом поклонения во духе, произошедшую после того, как человечеству стал доступен высокий спиритуализм, злонамеренное замещение высшего символа низшим, чувственное и совершенно неадекватное представление о Боге; любая вера и любое представление о Боге являются языческими, идолопоклонческими, если они несовершенны, если они тщатся заместить временной, несовершенной идеей чертог Сокрытой Сущности, Которая познаваема только лишь отчасти и в силу этого может почитаться даже самыми просвещенными из своих поклонников только в соответствии с их ограниченными способностями к восприятию и представлениями о Ее совершенстве.
Как и вера в Бога, вера в бессмертие души вполне естественна для человека; она скорее в принципе родственна самосознанию человека, чем является догмой, бытующей у того или иного народа в то или иное время. Она придает человеческой природе бессмертие и как бы уравновешивает ее противоречия и аномалии; она придает человеку сил в его слабости и совершенствует его в природном несовершенстве; она одна дарует адекватную цель и надежду его энергии и силам и достоинство – его предприятиям. Она неотъемлема от веры в единый бесконечный Дух, потому что исключительно через уверенность в достоинствах разума мы способны воспринимать ценность проявлений Бессмертия во Вселенной.