Море и берег
Шрифт:
Правильно! Воронков перестает жевать. Приближаются шаги, а вместе с ними — всхлипывание.
— Ты злой… Бессердечный, эгоист…
— Ладно, Лиля, — отвечает Береснев. — Слезами не поможешь. Ясно сказал: кончено между нами. Уезжай.
— И уеду!
— Поезд в пятнадцать двадцать, как раз успеешь. Папа-мама тебя ждут.
Опять всхлипывание.
— Витя… Ты хоть проводи меня…
— Нет. Зачем? Прощай, Лиля.
Шаги — быстрые, твердые.
Воронков осторожно выглядывает, видит: она потерянно стоит, платочек
Задумчиво Воронков доедает арбуз. Черные косточки не выбрасывает — заворачивает в обрывок газеты: потом погрызть на досуге.
Выбирается из кустов. Надо спешить: обеденный перерыв заканчивается, вот-вот ударят склянки.
Весть о предстоящем океанском походе взбудоражила всю команду. Больше всех радуется рулевой-сигнальщик Береснев. Вечером в кубрике слышится его быстрый увлеченный говорок: рассказывает товарищам о том, как французский врач Аллен Бомбар в надувной шлюпке один-одинешенек пересек Атлантический океан.
Береснев высок ростом. Лицо у него скуластое, с тупым коротким носом, с усиками — похож на молодого Горького. Всегда чем-нибудь увлекается: книжками о путешествиях, лыжами, а то вдруг решит изучать английский язык и пишет в «Книгу — почтой», чтоб новейший самоучитель прислали. Из-за увлечений бывают неприятности по службе: то на занятиях забьется с книжкой в уголок — и ничего не слышит, старшина поднимет его, задаст вопрос — стоит, ушами хлопает; то сбежит с физзарядки — было раз зимой, — встанет на лыжи и до самого завтрака носится по скрипучему насту…
— В горах? Ну был я в горах, — слышится вечером в кубрике быстрый бересневский говорок. — В горах, ребята, неинтересно, там сдавлено все, дышать абсолютно нечем. Вот степь — это да! Просторно! Я, ребята, когда техникум геодезический окончил, сразу в степь уехал с экспедицией. Жарища, змеи под камнями. Ночью однажды…
— На минутку, Береснев, разговор есть.
Озолинь, старшина команды трюмных, он же комсомольский секретарь, взяв за Локоть, отводит Береснева к окну.
У Озолиня строгие глаза, строго поджатые губы — так и обдает холодом.
— Мне стало известно, — без околичностей, в упор говорит секретарь, — что ты бросил жену. Это правда, Береснев?
У Береснева скулы в красных пятнах, глаза темнеют.
— Откуда сведения? — спрашивает отрывисто.
— Это неважно. По существу отвечай — правда, нет?
— Не буду отвечать. Мои дела абсолютно никого не касаются.
Озолинь строго молчит. Обеими руками обтягивает фланелевку на поджаром животе: убирает складки назад.
— Учти, Береснев, придется принять девственные меры.
По-русски Озолинь говорит так же хорошо, как и на родном, латышском, но все же бывает иногда — спутает слово.
— Действенные, — машинально поправляет Береснев.
— Да, — кивает Озолинь. — Сейчас некогда — в океан
Комсомольское бюро на лодке — шумное, авторитетное, никому спуску не дает. Озолинь на ветер слов не бросает — всем известно.
«Ну и пусть, — ожесточенно думает Береснев. — Это их не касается».
Гришин, в трусах и тельняшке, стоит у стола, гладит дымящиеся брюки. Утюг кажется хрупким в его огромных ручищах. Береснев подходит, зло шепчет на ухо Гришину:
— Я тебя как человека просил не болтать, а ты… Эх ты!..
Гришин изумленно распахивает глаза:
— Ты что, Витька? Никому не говорил я. С чего ты взял?
Вот он, океан. Красным шаром выкатывается солнце из серой воды — все заиграло вокруг, заискрилось. Но продолжается это недолго: солнце, чуть поднявшись над горизонтом, ныряет в косматые тучи. Опять будет пасмурный день, и медленное движение туч в небе, и мерные шорохи длинных океанских волн…
Пятый день подводная лодка в океане — темно-серая точка среди бескрайнего серо-зеленого простора. Пятый день, как рулевой-сигнальщик Береснев потерял покой и сон. Стоя на верхней вахте, завороженными глазами смотрит, смотрит на океанскую ширь. И ведь раньше, в обычных походах, в своем море, тоже не видно было берегов. Там вода, здесь вода… Но только стоит подумать — «океан», и подступает что-то тревожно-огромное…
Сменившись с вахты, он не идет отдыхать; пристроится в центральном посту, в уголочке, и смотрит, как колдует над путевой картой, над синими листами атласа бессонный штурман. Отыскивать дорогу в океане — вот это дело!
— Шли бы отдыхать, Береснев, — бросает штурман, не отрываясь от карты.
— Не хочется, товарищ старший лейтенант… А течения здесь сильные?..
Утром погружались — было пасмурно, но спокойно. Всплыли к вечеру — небо синее, тучи разорваны ветром в клочья, и идут на лодку лохматые волны, стряхивая на надстройки белую кипень пены.
Береснев заступает на верхнюю вахту. Жадно смотрит на разгулявшийся океан, жадно глотает веселый упругий океанский ветер.
— Держаться, сигнальщик! — снизу, с мостика, озабоченно кричит командир.
Лодка идет, лагом к волне — валит с борта на борт, волны уже захлестывают мостик.
На мостик поднимается Воронков, белый, мутный какой-то: укачался, должно быть. В руке у него ведро с мусором. Отдышавшись, перегибается через ограждение мостика, слабо трясет ведром: выбрасывает мусор. Тут шальная волна накрывает мостик, лодка резко кренится. Сквозь вздох опадающей волны — оборвавшийся крик… Мелькнуло черное в воздухе…
— Человек за бортом!
Командир — лицо белее пены — отдает распоряжения. Лодка ложится на крутую циркуляцию вправо. В носовую надстройку спускаются, обвязываясь на ходу, несколько матросов, бросательный конец наготове…