Море и берег
Шрифт:
— Понимаю, — сказал Чащин, внимательно глядя на бледное замкнутое лицо командира лодки.
— Устройство корабля он хорошо знал, — продолжал Кириллов. — Уважал его народ. Вы на подводных лодках не плавали?
— Плавал. Радистом. Еще до политучилища.
— Это хорошо. Что ж, включайтесь. Буду вас поддерживать. Только прошу всегда ставить меня в известность о ваших мероприятиях. И вообще о шагах. Так?
— Разумеется, — отозвался Чащин. Он пригладил мокрые волосы и, попросив разрешения, вышел из кабинета.
Походка у него была быстрая, ноги он ставил носками внутрь. «Ох, Терсков,
В первые же два дня Чащин перезнакомился со всей командой. То в одном, то в другом отсеке слышался его голос. Говорил он быстро, увлеченно, напористо. По вечерам допоздна сидел, обложившись документами по боевой подготовке. Подружился с инженер-механиком, хотя и замучил его расспросами об устройстве лодки. Забрал у штабного фотографа, вечно ссылавшегося на занятость, залежавшуюся пленку и сам отпечатал фотокарточки лодочных отличников, снятых при развернутом Знамени бригады.
Наблюдая все это, Кириллов не мог не оценить энергии нового замполита и уже решил было про себя, что тот силен не только в волейболе.
Но тут вернулся с гауптвахты старший матрос Золотухин.
Это был тщедушный с виду парень с живыми карими глазами и тонкими нервными пальцами. Служил он командиром отделения радистов. В тот же вечер Чащин вызвал его к себе и долго с ним разговаривал.
Утром следующего дня Чащин зашел к Кириллову.
— Очень кстати, — командир жестом пригласил Чащина садиться. — Тут товарищ Половицын пришел за сведениями. Займитесь этим делом.
— Какие сведения нужны? — спросил Чащин.
Инструктор политотдела Половицын, лысоватый, капитан-лейтенант, подышал на руки и вытащил из кармана вечное перо.
— Во-первых, об отличниках.
Чащин назвал цифру, Половицын аккуратно записал, придерживая левой рукой правую.
— Постойте, — сказал Кириллов. — Неправильно. Не забывайте, что Золотухина придется вывести из отличников.
— Вывести всегда успеем, товарищ командир. Я прошу вас немного подождать.
— А что такое? — Кириллов насупился.
— Кое-что выяснить надо. С Золотухиным дело сложнее, чем кажется…
— Не вижу ничего сложного, товарищ Чащин. Патруль задержал его в городе в нетрезвом виде, отправил в комендатуру. Ясно, как апельсин.
— Раз напился — нечего в отличниках ходить, — поддержал Половицын. — Стало быть, минус один. — Он старательно исправил цифру.
— Он не напился, — сдержанно сказал Чащин. — У меня пока нет доказательств, но… я убежден: он не пил.
— «Убежден»! — Кириллов прошелся по комнате. Не любил он мальчишества. Плотный, коренастый, он остановился перед Чащиным: — Вы молодой еще работник, и я хочу вас предостеречь: никогда не полагайтесь на печенку.
Чащин тоже встал.
— Золотухин два с лишним года служит, — сказал он, — и, насколько я знаю, ни разу за ним ничего не наблюдалось. Наоборот…
— Ну, не наблюдалось. Может, просто он не попадался. Из этого следует только то, что Золотухин ненадежный человек. Факт есть факт.
— Ладно. — Чащин резко повернулся к Половицыну. — Пишите, что он ненадежный. Хоть обеими руками, Все равно я этот «факт» выясню.
Позже Кириллов жаловался
Дня через два, сразу после утреннего осмотра механизмов, пройдя вместе с Чащиным по лодочным отсекам, Кириллов пригласил его в свою каюту.
— Что же это, дорогой товарищ? — сказал он сухо. — Половицын докладывает, что у вас в учете беспорядок. Две последние политинформации не записаны. В книге протоколов какие-то посторонние бумаги… Так не пойдет. Я, кажется, предупреждал, чтобы все было в ажуре, а?
— Упустил немного. Дело поправимое, товарищ командир.
— «Поправимое»! Извольте поправить немедленно! И вообще я просил ставить меня в известность о ваших мероприятиях. А вы?.. Куда это вы ходите каждый день после обеда?
— Насчет Золотухина…
— Так и знал! Что вам, делать больше нечего? Человек совершил проступок, наказан — и все. Прекратите эту беготню!
Чащин достал из кармана журнал «Радио», свернутый в трубку, и, вынув из него два листа бумаги, молча протянул их Кириллову.
— Что еще?
— Я разыскал начальника патруля, который задержал тогда Золотухина. Лейтенант с тральщика… Прошу прочесть.
В лейтенантском послании подробно описывался инцидент на танцплощадке в городском парке. Матрос с крейсера привязался к девушке, с которой танцевал Золотухин. Последний отозвал навязчивого кавалера в сторонку. Горячий разговор был прерван подоспевшим патрулем. Матрос с крейсера был явно, как писал лейтенант, «в состоянии опьянения, о чем свидетельствовали его грубые выражения». Что до Золотухина, то разбираться с ним у лейтенанта не было времени, и он отправил обоих соперников в комендатуру. Там Золотухин произнес пылкую речь о несправедливости, что крайне не понравилось помощнику коменданта, человеку крутого нрава и быстрых решений. Лейтенант сожалел, что погорячился, и просил не портить Золотухину послужного списка, «как невинно пострадавшему».
— Что ж, — сказал Кириллов, дочитав до конца. — Бывают и ошибки. Ничего страшного.
— Страшнее всего, — ответил Чащин, — несправедливо обидеть человека.
— Прикажете мне теперь извиняться перед Золотухиным?
— Нет. Но объяснить ему. Снять взыскание, восстановить в списке отличников.
Кириллов помолчал, потом сказал решительно:
— Вот что. Сегодня начинается учение. Пусть он проявит себя, тогда и снимем взыскание. А сейчас — готовиться к выходу.
…В ноль часов лодка уже находилась в районе учений. Тихо было в центральном посту: командир не терпел лишних разговоров.
Коротки минуты атаки, но долги, как вечность, часы ожидания.
Кириллов сидел на разножке, прислонившись спиной к трубе командирского перископа. В десятый раз перебирал в уме возможные варианты атаки. Пока все шло хорошо. Он вовремя выполнил приказ о занятии новой позиции. Вовремя закончил зарядку батареи. Конвой «противника» приближается, данные о его месте поступают регулярно.
Мягко хлопнула дверь. Кириллов поднял тяжелые от бессонницы веки и увидел вошедшего в отсек Чащина. Чем он занимается? Терсков обычно был рядом. А этот ходит из отсека в отсек. Про международное положение, должно быть, рассказывает…