Море и яд
Шрифт:
Но откладывать лечение без конца было нельзя. Через полмесяца мне надо было ехать на Кюсю, в город Ф., на свадьбу свояченицы. Жена из-за беременности поехать не могла, а кроме нас с женой, у свояченицы не было близких родственников. Но прошло уже два дня, а я все никак не мог решиться пойти к Сугуро со снимком.
В субботу я впервые отправился в здешнюю баню. Вернулся я домой со службы часа в два, с головы до ног покрытый пылью - мимо меня промчался грузовик, подняв облако пыли.
Час был ранний, и в бане мылся лишь один человек. Он сидел в бассейне,
– Самое время мыться.
– Что?
– Самое время, говорю, мыться. Позже окрестные ребятишки испоганят воду. Ведь они прямо в бассейн мочатся. Управы на них нет!
Стараясь не привлекать к себе внимания - уж очень я был худ, я отошел в угол и стал намыливать свои тонкие руки и впалую грудь. И тут я узнал человека, сидевшего в бассейне. Это был хозяин бензоколонки. Обычно я видел его в белом комбинезоне, со шлангом в руках и поэтому не разглядел сразу.
Из женского отделения послышался детский плач.
Хозяин бензоколонки шумно вылез из бассейна. В стенном зеркале отразилось его лисье лицо.
– Эх!
– выдохнул он и, плюхнувшись в шайку, начал тереть мочалкой свои длинные ноги.
– Ты, видно, недавно сюда перебрался?
– Да, с неделю. Прошу любить и жаловать.
– А кем работаешь?
– Служу в торговой фирме по продаже гвоздей.
– Фирма-то в Токио? Трудновато, поди, ездить отсюда.
Я украдкой оглядел своего голого собеседника. Хотя ребра у него и выдавались немного вперед, он был, как говорят, человеком атлетического телосложения. Тщедушные люди, вроде меня, рядом с такими молодцами обычно испытывают чувство какой-то ущемленности. На правом плече у него краснел большой шрам - видно, след от ожога. Кожа в этом месте стянулась мелкой рябью, напоминая щербины на шляпке гвоздя.
– Жена твоя, кажется, скоро родить должна?
– Да.
– Видел ее на днях, к станции шла. Наверно, тяжело ей сейчас!
– Есть тут поблизости хороший врач?
Сейчас я думал уже не о себе, надо было побеспокоиться и о жене.
– Тут вот рядом лечебница Сугуро.
– А что, он - хороший врач, этот Сугуро?
– Говорят, неплохой. Правда, молчаливый и со странностями.
– Да, мне тоже показалось...
– С уплатой за лечение не торопит. А совсем не заплатишь, тоже ничего не скажет.
– Был я у него недавно. Дом будто заколочен.
– А-а, наверно, хозяйка с ребенком уехала в Токио. Говорят, она прежде у него медсестрой работала.
– Давно он тут поселился?
– Кто?
– Сугуро этот.
– Как будто недавно, но раньше меня.
Из-под ног моего соседа потекла грязная вода. То и дело задевая меня локтем, он энергично растирал свое тело правой рукой. Раскрасневшаяся, распаренная кожа заблестела. Завидно! Мне показалось, что даже след от ожога на его плече разгладился и посветлел.
– Это у вас ожог?
– Что? А-а, это! Миномет! Китаезы отметку оставили в Центральном Китае. Рана доблести!
– Больно, наверно, было?
– Больно - это не то слово! Будто раскаленную кочергу приложили. А ты в солдатах был?
– В самом конце войны. Очень недолго.
– Гм... Не слышал, значит, этих мин? Здорово шипят, сволочи! «Шшш... шшш...»
Я вспомнил полк в Тоттори, куда призывался. В полумраке комнаты, где принимали новобранцев, нас встретило несколько человек с такими же лисьими лицами, как и у этого. Когда они глумились над новобранцами, казалось, их узкие глазки улыбаются. Возможно, они все теперь сделались хозяевами бензоколонок.
– А все же в Китае здорово жилось! Баб бери, сколько душе угодно! Делай, что взбредет в голову! А кто заупрямится - тут же к дереву и коли, упражняйся в штыковых приемах.
– И на женщинах?
– А что?.. Хотя больше на мужчинах, конечно.
Намылив голову, он повернулся ко мне лицом и, словно впервые увидев мои тонкие руки и узкую грудь, поднял удивленно брови.
– Ну и худ же ты! С такими руками человека не проткнуть! В солдаты не годишься. А я вот...
– начал было он, но тут же осекся.
– Конечно, не я один. Всем, кто был там, пришлось приколоть пару-другую китаез... Вот и портной, сосед мой. Верно, уже знаешь его? Он тоже в Нанкине покуролесил будь здоров! Ведь жандармом был, не кем-нибудь!
По радио откуда-то доносилась модная песенка. Пел Хибари Бику[ 2 ].
В женском отделении опять заплакал ребенок. Я вытерся и сказал:
– Извините, мне пора.
В раздевалке спиной ко мне стоял какой-то человек и снимал рубашку. Часто мигая, он взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был Сугуро. Я не понял, узнал он меня или нет. На его лицо упал солнечный луч, капельки пота на лбу заблестели.
Я пошел домой через огород, где росли помидоры. Повсюду раздавался унылый треск цикад. Он навевал тоску.
Проходя мимо ателье, я остановился. Вспомнил, что о портном говорил хозяин бензоколонки. Витрина, как всегда, была покрыта толстым слоем белой пыли, за стеклянной дверью виднелась согнувшаяся над швейной машинкой фигура человека. У него было скуластое лицо с глубоко посаженными глазами. И такие лица в армии встречаются довольно часто: на них я насмотрелся в полку в Тоттори.
– Что вам угодно?
– Да нет... Я так... Жарко очень...
– растерялся я.
– Просто беда! А вы работаете?
– Какая там работа!
– и портной неожиданно улыбнулся приветливо и добродушно.
– Глушь тут!
На лице манекена в витрине, казалось, блуждала неживая загадочная улыбка, а его голубые глаза, уставившись в одну точку, как будто на что-то смотрели.
Домой я вернулся весь в поту, хотя и был только что в бане. Жена сидела на веранде, положив руки на вздувшийся живот, как бы обнимая его.
– Послушай, ты знаешь, что такое сфинкс?
– О чем это ты?
– Возле кукурузного поля есть ателье. Там в витрине стоит манекен. Смотрел я на его улыбку под палящим солнцем и вспомнил египетского сфинкса.