Море Имен
Шрифт:
Алей улыбнулся. Времяделу разменял шестой десяток и уж слишком любил высказываться с высот мудрости опыта, но дядька был славный.
Еще пару дней Алей собирался выждать, не появятся ли новые мнения, потом поблагодарить всех. А сейчас…
Сейчас и вправду наступало время делу.
Воронов, Летен Истин.
Алей навалился грудью на стол и закрыл руками лицо. Было очень тихо. Ровно, чуть поскрипывая, гудел кулер.
Воронов, Летен Истин.
С чего начинать цепочку взлома?
С танков?
Нет. Сейчас Алей ясно чувствовал – это неправильно. Первое звено должно быть
Каким?
Поляна Родина.
Любовь.
Любовь к Родине…
Дети. Ясные детские лица, распахнутые глаза; чистый воздух, лесные кроны, высокие, пламенеющие зеленым-зелено…
Нет.
Не здесь.
Ассоциативный поток в мыслях Алея походил на реку, которая натолкнулась на плотину и разлилась искусственным морем. Где-то там, за плотиной, ждало решение, ждал единственно верный ответ. Но ворота шлюза оставались закрытыми.
Власть.
Абсолютная власть, такая, как у королей в старину… Король-Солнце… Солнце в бескрайнем небе, блещущее лучами, беспредельный всепроникающий свет – это была уже не ассоциация, но картина: видение, почти подобное тем, что являлись прежде. Только сейчас видение не дарило смыслов, оставаясь прекрасным, но пустым.
Нет разгадки.
Летен Истин.
Предел.
Алей Обережь, Улаан-тайджи, Красный Царевич… хакер Улаан. Веб-поиск и предельный поиск, сотни найденных кодов Предела, сотни навсегда изменившихся жизней. Кодовая цепочка Летена Воронова. Место в истории, мощь и слава. Жизни сотен миллионов людей, изменившиеся навсегда.
Ассоциативная цепочка виляла, петляла, блуждала и истаивала наконец вовсе, точно тропка в лесной чащобе.
Лес.
Небо, затянутое облаками.
Старица.
Алей встрепенулся: ассоциации пошли знакомые, осмысленные, – поющие на ветру стволы, белый берег, темная вода, ряска и ил… Но они не приближали ответ – только запутывали еще больше, уводили в маленький закольцованный мирок Старицы, откуда нельзя выйти к Реке Имен…
Закольцованный мир.
Мир без выхода.
У Алея мороз подрал по коже.
Он получил ответ, но ответ не имел отношения к вопросу. Алей искал понятие, с которого начиналась кодовая цепочка Воронова, а понял, что найти его не сумеет. Его ассоциативный поток больше не был рекой, неуклонно стремящейся к морю, он тек по кругу и растворялся в бессмыслице, превращался в болото, как превращается в него старое, покинутое русло реки…
Нет и не будет ответа.
Цель навеки недостижима.
…Алей в задумчивости теребил нижнюю губу. «Невероятно, – думал он. – Я не могу. Никогда такого не было. Я о таком только слышал. Что же… что же, ладно. Никто не всесилен, я тоже. Задача мне не по зубам». Кулер закашлялся и затих, за окном посвистывала птица. Дыхание стало до странности неглубоким. В глазах темнело, поле зрения сужалось до экрана монитора, все остальное исчезало в сумерках. «Нет, что-то здесь не так, – Алей упер палец в середину лба. – Когда Воронов был здесь, ничего подобного я не чувствовал. Я был совершенно уверен, что способен найти его код. Я не ошибался. Это сегодня… сегодня мне как-то не по себе».
Он покрутил головой, хрустя шейными позвонками, вздохнул и поплелся на кухню – пить чай в десятый раз за день. «Ладно, – повторял он про себя, как заведенный, – ладно. Хорошо, что я неделю попросил. До субботы еще времени полно».
На кухне, соорудив бутерброд с маслом и колбасой и заев его шоколадом, Алей мало-мальски пришел в себя и оценил ситуацию трезво.
Ничего из ряда вон выходящего не случилось.
Во-первых, ему отчаянно не хотелось прикасаться к жизни Воронова, а через «не могу» предельный поиск не делается. Во-вторых, с утра у него случился трудный разговор с матерью, выбивший из колеи на весь день. После этого сложная и морально тяжелая задача показалась нерешаемой. Чему удивляться? «Не удивляться тут надо, а спать ложиться, – заключил Алей, допивая чай. – Утро вечера мудренее».
Он поставил чашку в мойку и собрался чистить зубы, когда в комнате запел мобильник. «Родительский дом, начало начал…»: звонила мать.
Гадая, о чем может быть поздний звонок, Алей прошел в комнату и взял трубку.
Птица за окном замолчала.
В трубке тяжело дышали.
– Мама? – осторожно спросил Алей.
– Алик! – сказала мать; голос ее был страшным, надтреснутым, незнакомым. – Алик, приезжай немедленно!
– Что? – прошептал он.
– Алик! Сейчас!
– Что случилось? – крикнул он в трубку, завертев головой в поисках штанов. Сердце бешено заколотилось, ладони вспотели.
– Иней… – прохрипела мать, – пропал. Не можем… найти. Алик, ты искать умеешь. Алик, ты его найдешь.
– Мама! Мама, я сейчас приеду. Я его найду. Мама, держись, – он заклинал ее, удерживая телефон плечом, и завязывал шнурки, согнувшись в три погибели, путаясь в собственных пальцах. Нервы звенели.
– Алик, – повторила она, и он пошатнулся и ушибся головой о полку книжного шкафа. Голос матери стал низким, медленным, где-то глубоко в нем выло и металось подступающее безумие.
– Мама, что случилось? – выдохнул он. – Куда пошел Инька? Когда? С кем?!
– С отцом, – тихо сказала мать.
– С Шишовым?
– Нет. С отцом.
– Мама, с каким отцом?! О чем ты говоришь?!
– С Ясенем.
Алей остановился. Он уже схватил со столика ключи, готовый рвануть на улицу, уже отпер дверь, и с лестничной клетки дохнуло холодом. Холод оледенил его, заставив замереть на месте.
– Мама, – почти спокойно сказал Алей. – Папа умер. Давно.
– Алик, – так же спокойно ответила та, – папа вернулся. Забрал Иню и ушел. Мы кинулись за ними, их нигде нет. Приезжай, ты их найдешь.
Связь прервалась.
Алей медленно положил мобильник в карман. Постоял немного у двери. Вышел в коридор, аккуратно провернул ключ в замке.
И в четыре прыжка слетел вниз по лестнице.
«Мама сошла с ума», – эта единственная мысль крутилась у него в голове, когда он сломя голову бежал по сумрачным улицам из Старого Пухова в Новое, к дому, где жил Шишов.
Мать и отчим стояли на улице перед подъездом.
Уже совсем стемнело. Горели фонари. Со стоянки у супермаркета, бархатисто шурша шинами, отъезжали автомобили. Под стеной магазина прямо на асфальте устроилась полупьяная компания – парни басили, девушки разражались грубым хохотом. По тротуарам вдоль жидких газонов собачники выгуливали собак. Весела и Шишов стояли под фонарем, в желтом конусе света, и смотрели прямо перед собой – одинаковыми остановившимися глазами. Мать была тиха, бледна и печальна, Шишов трясся всем своим толстым телом, но смотрели они одинаково.