Море, море

Мердок Айрис

Он уже снова хмурился, глядел сурово, откинув голову на длинной тонкой шее.

— Простите. То есть простите, что побеспокоил.

— Что ты, Титус, я так рад, что ты явился! — Это было первое из того многого, что я хотел ему сказать и мысленно уже отметал и распределял по степени важности. Я протянул ему руку.

Немного удивленно, но с достоинством и даже как бы официально он пожал мне руку, после чего отступил на шаг.

— Простите. Это был глупый вопрос. Пожалуй, даже… неуместный.

Эта легкая заминка мгновенно, как то

свойственно человеческой речи, вызвала мысль о его природном уме. Я отметил также его четкий, почти старательный выговор, при том что в голосе его звучали монотонные интонации ливерпульских «Битлз», которые теперь поголовно усвоила молодежь и с которыми так неохотно расставались мои начинающие актеры.

Я сказал:

— Нет, что ты. Вовсе нет. — И спросил: — Ты, значит, студент? Учишься в Лидсском университете?

Он опять нахмурился, провел пальцем по шраму, сощурил глаза, сжал губы.

— Нет, ни в каком я не университете. А это я просто купил. Они продаются в магазинах кому угодно. — И еще добавил для ясности: — Там и американские продаются, Флорида, Калифорния. Кто хочет, тот и покупай.

— Понимаю. — Потом из вихря мыслей вырвался самый естественный, хоть и затруднительный вопрос: — Ты у них уже побывал?

— У кого «у них»?

— У отца с матерью.

Он покраснел, лицо и шея жарко вспыхнули. — Это вы про мистера и миссис Фич?

— Да. — Мне стало страшно этой неловкости, этой ранимости, страшно, как бы не сделать ему больно, точно малому беспомощному птенцу.

— Они мне не отец с матерью.

— Да, я знаю, они тебя усыновили.

— Я искал своих родителей. Но не удалось — никаких записей нет. А должны бы быть, я имею право знать. Но ничего не нашлось. А я вроде надеялся…

— Что я твой отец?

Он сказал сурово и немного чопорно:

— Что как-нибудь да я это выясню. Но по правде-то я не воображал…

— Ты был у них, в их коттедже, где они живут?

Он холодно и отчужденно глянул на меня мокрыми камешками. — Нет. Я приехал сюда только повидать вас. Теперь я уйду.

Панический страх сдавил мне горло. Ведь мальчик может уйти, исчезнуть, никогда больше не появиться.

— Неужели же ты их не навестишь, не дашь о себе знать? Они о тебе очень беспокоятся, они были бы тебе рады.

— Нет. Простите, что я побеспокоил вас.

— Как ты узнал, где я живу?

— Прочел в одном журнале, музыкальном. — И добавил: — Вы знаменитый человек, про вас многие знают.

— Расскажи мне о себе. Чем ты сейчас занимаешься?

— Ничем. Я на пособии. Безработный. Как все.

— А колледж ты окончил? Ты ведь изучал электричество?

— Нет. Тот колледж закрылся, а в другой я не попал. Да я и не пробовал. Перешел на пособие. Как все.

— Как ты сюда добрался?

— На попутных. Простите, что побеспокоил, отнял у вас время. Я пойду.

— Не спеши. Я тебя выведу на шоссе. Здесь пройти легче. Но сначала, будь добр, принеси мой бинокль, я его оставил вон на той скале.

Моя

просьба, казалось, порадовала Титуса. В одно мгновение он скатился по крутому склону, на который я поднялся с таким трудом, и помчался к мосту, прыгая с камня на камень, как коза. Мне нужно было хоть несколько минут, чтобы подумать. Ох, до чего же он скользкий, и обидчивый, и гордый. Нужно его удержать, нужно проявить такт, осмотрительность, ласку, твердость. Найти к нему подход. Теперь, чувствовал я, все, все зависит от Титуса, он — центр мира, он — ключ ко всему. Меня распирало от горьких и радостных чувств, которые я должен был скрывать. Так легко обидеть, спугнуть, оттолкнуть.

Вернулся он даже слишком скоро, последний подъем одолел бегом, рискуя сломать себе шею, и протянул мне бинокль с улыбкой, первой улыбкой, которую я увидел на этом замкнутом, недоверчивом, еще полудетском лице.

— Прошу. А вы знаете, что там в скалах спрятан вполне приличный столик?

Я и забыл про тот столик.

— Ах да, спасибо. Может быть, со временем ты поможешь мне его вытащить. Слушай, ты не уходи, мне хочется с тобой поговорить. Оставайся позавтракать. Ты же, наверно, голоден, разве нет?

Что он голоден, было ясно без слов. На меня нахлынули сочувствие, жалость, все те сильные, опасные и радостные эмоции, что втайне ждали своего часа.

Он колебался.

— Спасибо. Ну что ж, ладно, чего-нибудь перекушу. Вообще-то мне надо быть в… другом месте.

Я не очень-то поверил в это «другое место». Между тем легкой дорогой мы почти дошли до шоссе. Взобрались на последнюю скалу и постояли, глядя на Воронову бухту, где море было спокойнее, не такое глубокое и ярко-бирюзового цвета.

— Красота здесь, верно? Тебе знакомы эти места?

— Нет. — И вдруг простер вперед руки: — Ах, море, море, оно такое чудесное.

— Да, тут я с тобой согласен. Я вырос в глубине Англии. Ты, кажется, тоже?

— Да. — Он повернулся ко мне: — Скажите…

— Да?

— Почему вы… вы сюда приехали из-за моей матери?

Столько нужно было выяснить, столько объяснить, и притом осторожно, в должном порядке. Я сказал:

— Меня радует, что ты называешь ее матерью. Она ведь и правда тебе мать, хоть и приемная. Это реально, в этом есть правда. Они твои настоящие родители, и отрицать это было бы несправедливо.

— Это-то я понимаю. Но тут есть… еще кое-что.

— Расскажи. — Это была ошибка, я поторопился. Он нахмурился и повторил свой вопрос:

— Вы приехали сюда из-за моей матери, то есть за ней, или как? — Тон суровый, обличающий. Я смотрел на него, борясь с искушением обнять его за плечи.

— Нет, поверь мне, я приехал не за ней, как ты выразился, я попал сюда чисто случайно. Получилось удивительное совпадение. Я не знал, что она здесь. Я вообще не знал, где она. Я уже очень, очень давно потерял ее из виду. А когда встретил ее снова, был ошарашен, буквально сражен такой случайностью.