Море, море
Шрифт:
Машина с ревом взяла с места в гору, развернулась, понеслась под гору. В незащищенное переднее окно хлестал ветер. Все молчали.
Не доезжая приморского шоссе, Титус сказал:
— Остановитесь, пожалуйста. Я отсюда пойду пешком. Перегрин резко затормозил, и от толчка мы все повалились вперед. Титус пригнулся к дверце.
— Титус, ты что, опять туда? — закричал я, хватая его за рубашку.
— Нет! — Он выскользнул из машины и бросил через плечо: — Если хотите знать, меня сейчас вырвет. — И пошел в сторону пристани. Перегрин снова дал газ.
Гилберт спросил Джеймса:
— Какое это
Вид у Джеймса был оживленный, даже довольный. Казалось, встреча с Беном привела его в хорошее настроение. Он ответил:
— Странная была история. Этот Фич был в лагере для военнопленных в Арденнах, в плен попал, очевидно, в сорок четвертом. Офицеров в лагере не было, из унтер-офицеров он, наверно, был старшим по званию, во всяком случае, был там центральной фигурой. В мае сорок пятого, когда немцы перед приходом наших войск готовились эвакуировать лагерь, он развязал собственную войну. Сумел подчинить себе всех. Среди пленных была группа отчаянных головорезов, но, в общем, к нему примкнули все. Организовано все было отлично, продумано классически, они занимались подрывной работой на транспорте, кажется, даже пустили под откос целый поезд. Они достали оружие и перестреляли немало немцев. Бывали и дикие расправы — возможно, сводились личные счеты. Короче говоря, когда подошли наши части, на роли пленных были те немцы, что еще уцелели, а молодой Фич, к тому времени полный хозяин лагеря, стоял у ворот и радушно нас приветствовал. Поистине образец личной храбрости и инициативы. Правда, ходили кое-какие разговоры о «ненужной жестокости», но они скоро улеглись. Он был награжден Военной медалью.
— Вы сами там были? — спросил Гилберт.
— Нет, я в это время был в другом месте, но лагерь освобождали подчиненные мне части, и мне об этом рассказали. Я помню фотографии этого парня, он не изменился. И фамилию его я вспомнил, все это хранилось где-то в памяти, в свое время произвело впечатление. Он был храбрец. Странно, что довелось вот так с ним встретиться.
— Храбрость малоприятного свойства, — заметил я.
— И война тогда шла малоприятного свойства, — сказал Джеймс.
— Он просто убийца.
— Одни лучше приспособлены убивать, другие хуже, это еще не говорит о порочности. Он вел себя как надлежит солдату.
Мы доехали до дому. Перегрин проскреб машиной по придорожной скале, и она остановилась. Все вылезли. Я посмотрел на часы. Ровно десять. Весь день впереди.
Через прихожую и кухню я вышел на лужайку. Джеймс, не отстававший от меня, прислонился к кухонной двери. Я сказал:
— Благодарю за помощь. Теперь, когда ты выполнил здесь свой долг, тебе, наверно, не терпится уехать.
Он ответил:
— Да нет, если ты не против, я останусь до завтра.
— Сделай одолжение.
Я пошел прочь в сторону башни, по мосту через Миннов Котел. Нашел место у самой воды, откуда видна была Воронова бухта. С моря дул горячий ветер, шла крупная волна, но воздух был уже не такой душный. Вероятно, гроза прошла стороной.
Болела рука там, где в нее попал камень, пущенный Розиной. Уже появился кровоподтек. Я, оказывается, сильно вспотел. Горячий ветер сушил прилипшую к спине рубашку и легкую куртку. Я скинул куртку, расстегнул ворот рубашки. Над бухтой висела дымка, вода
Я услышал негромкие шаги за спиной, увидел тень. Джеймс подошел и сел рядом со мной. Я даже не взглянул на него, и какое-то время мы сидели молча. Джеймс стал нашаривать вокруг себя мелкие камешки и бросать их в воду. Наконец он сказал:
— Не терзайся ты за нее. Я думаю, она не пострадает. Даже уверен.
— Почему?
— Моя общая оценка обстановки.
— Понятно.
— И еще этот странный сегодняшний эпизод.
— Ты думаешь, уважение старшего сержанта Фича к генералу Эрроуби перевесит…
— Не совсем так. Но что-то между нами передалось.
— Армейская телепатия?
— Вроде того. Мне кажется… как бы это сказать… была задета струна чести.
— Чепуха, — сказал я. — Не обижайся, Джеймс, но всякий раз, как ты начинаешь выражаться по-военному, ты сразу глупеешь. Солдатский гонор, что ли, сказывается.
Мы опять помолчали. Я тоже набрал камушков и покидал их в воду, предварительно осмотрев один за другим, чтобы выяснить, не стоит ли его сохранить. Бен, наверно, скоро выкинет тот красивый камень из полиэтиленового мешочка. Может быть, запустит им в собаку. Мне стало жалко собаку.
Джеймс сказал:
— Надеюсь, тебе не кажется, что я оказал на тебя давление, заставил поступить не так, как ты считал нужным?
— Нет. — Мне не хотелось с ним спорить. Конечно, он оказал на меня давление. Но как я сам-то счел бы нужным поступить?
— Что ты намерен делать с Титусом?
— Как ты сказал?
— Что ты намерен делать с Титусом?
— Не знаю. Он, вероятно, сбежит.
— Не сбежит, если ты постараешься его удержать. Но это потребует усилий. Он говорит, что хочет стать актером.
— Представь себе, он мне об этом сообщил.
— Ты мог бы устроить его в театральное училище?
— Не исключено.
— Это будет для тебя занятие.
— Благодарю за заботу о моих занятиях.
— С этим домом ты, наверно, расстанешься?
— Какого черта мне с ним расставаться?
— Разве не лучше было бы…
— Это мой дом. Мне здесь нравится.
— Ммм…
Мы бросили в воду еще по нескольку камешков.
— Можно, я еще кое-что скажу, Чарльз?
— Можно.
— Я тут думал… ты правда не обидишься?
— Да говори сколько хочешь, мне-то что.
— Время может оторвать нас от действительности. Оно может отделить нас от людей и превратить их в призраков. Вернее, это мы превращаем их в призраков или демонов. Некоторые виды бесплодной одержимости прошлым могут создать такие подобия, а они бывают наделены большой силой, как те троянские герои, что сражались за призрак Елены.
— Значит, я, по-твоему, сражаюсь за призрак Елены?
— Да.