Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны
Шрифт:
– А ты изменился, – произнес Джойд.
– Не по своей воле. – С этими словами он отвернулся от них и от банок, на которых в свое время пахал до полусмерти. Сумаэль стояла у борта, соленый ветер трепал ее волосы, теперь длинные, цвета воронова крыла, и она улыбалась.
– Кажется, ты довольна, – обрадовался Ярви, видя, что рада она. Видеть такое ему доводилось нечасто.
– Хорошо снова выйти в море. – Раскинув руки, она побултыхала кистями. – Без оков.
Его улыбка увяла – ведь его оковы просто так не разбить. Он их выковал сам, своей клятвой. Сам
Ее улыбка тоже пожухла, будто сошлись их мысли, и они отвели глаза друг от друга и в неловком молчании смотрели, как мимо уныло тянется Отче Твердь.
Две остервенело враждующие страны – Ванстерланд и Гетланд – выглядели, в общем-то, одинаково. И там и тут бесплодные взморья, леса и торфяники. Людей попадалось немного, да и те, заметив корабль, испуганно спешили в глубь суши. Сощурившись и повернувшись на юг, он увидел небольшой зубец на мысу, над ним белесое небо пачкал дымок из труб.
– Что тут за город? – спросил он у Сумаэль.
– Амвенд, – сообщила она. – Неподалеку граница.
Амвенд, куда он водил набег. То есть без щита плюхнулся с корабля и угодил в западню. Значит, вот она, башня, где погиб Кеймдаль. Где его предал Хурик. Откуда Одем сбросил его вниз, в горькие морские воды, навстречу куда горшему уделу раба.
Ярви только сейчас заметил, что уже до боли вмял сморщенную ладонь в перила. Он отвел глаза от земли – на белопенную воду за кормой. Рябь от ударов весел таяла без следа. Неужели то же самое будет и с ним? Канувшим в никуда и забытым?
Сестра Ауд, подмастерье, которую мать Скейр отправила вместе с ними, рассматривала его не таясь. Хитрым, вороватым взглядом. А потом быстро опустила глаза и что-то вывела угольным стержнем – на ветру трепетала и колыхалась тонкая полоска бумаги.
Ярви подошел к ней не спеша.
– Приглядываешь за мной?
– Сами знаете, что да, – не отрываясь от письма, ответила та. – Для того я и здесь.
– Ты мне не веришь?
– Я всего лишь передаю матери Скейр то, что вижу воочию. Верить вам или нет, решает она.
Служительница была маленькой и круглолицей, одной из тех, чей возраст тяжело угадать. Вместе с тем Ярви полагал, что она не старше его.
– Когда вы прошли свое испытание?
– Два года назад, – ответила та, отгораживая плечом клочок бумаги.
Он бросил попытки подсмотреть ее записи. Так и так служители пишут своими, особыми знаками – вряд ли он их прочитает.
– Каково оно?
– Если подготовиться, то не трудно.
– Меня готовили на совесть, – сказал Ярви, мысленно возвращась в ту ночь, когда из ненастья явился Одем. Он помнил, как отражалось в склянках пламя, помнил ласковые морщинки матери Гундринг, четкие и ясные вопросы и ответы. На него навалилась тоска по той, простой жизни, когда не нужно было ни убивать никаких дядь, ни исполнять никаких клятв, ни совершать такой трудный выбор. Тоска по травам и книгам
– Но возможности пройти испытание у меня не было.
– Немного и потеряли. Сперва долго дрожишь снаружи, за дверью. Потом на тебя долго пялятся старухи. – Она окончила послание и закатала его в крохотную гранулу. – И в конце праматерь Вексен удостаивает тебя поцелуем.
– И как?
Сестра Ауд пшикнула и глубоко вздохнула.
– Праматерь, неоспоримо, мудрейшая из женщин, но мне бы хотелось принять последний поцелуй от кого помоложе. Видела я и Верховного короля, издали.
– Один раз и я видел. Старый он был, низенький и жадный. На все вечно жаловался и боялся садиться за стол. Но с ним было много могучих воинов.
– Ну, значит, время его не коснулось. Разве только теперь он поклоняется Единому Богу, еще сильнее одержим властью и, по мнению всех, не выдерживает более часа подряд без сна. А число его воинов умножилось.
Она подвернула полог клетки. Сидевшие в клетке птицы не шевельнулись, не встрепенулись от света – лишь пялились на Ярви дюжиной пар немигающих глаз. Птицы черного цвета.
Ярви нахмурился.
– Вороны?
– Ага. – Засучив рукав, сестра Ауд отомкнула дверцу, просунула внутрь белую руку и умело схватила птичье тельце. Затем вытащила птицу наружу – тихую и спокойную, будто вырезанную из угля.
– Мать Скейр уже несколько лет голубей не использует.
– Совсем?
– Пока я ходила в подмастерьях – ни разу. – Она прикрепила послание к вороньей лодыжке и мягко продолжила:
– Ходит слух, что голубь от матери Гундринг попытался выцарапать ей глаза. Она считает голубей ненадежными. – Сестра прильнула к птице и прокурлыкала:
– Мы в дне от Торлбю.
– Торлбю, – произнесла ворона трескучим голосом. Сестра Ауд подкинула ее в воздух. Птица забила крыльями и полетела на север.
– Ворона, – прошептал Ярви, глядя, как та скользит почти по краю белогривых волн.
– Заверяешь своего хозяина в послушании?
Ничто встал рядом с Ярви. Он по-прежнему обнимал свой меч как возлюбленную, хотя теперь у того имелись отличные ножны.
– Гром-гиль-Горм мой союзник, а не хозяин, – ответил Ярви.
– Конечно. Ведь ты больше не раб. – Ничто легонько потер шрамы на задубелой шее. – Я еще не забыл, как с нас сняли ошейники на том гостеприимном хуторе. Перед тем, как Шадикширрам спалила его. Нет, ты не раб. И все-таки тебя припекло встать перед ванстерцами на колени!
– Когда я заключал договор, на коленях стояли мы все, – зарычал Ярви.
– Вот я и хочу выяснить – мы на коленях до сих пор? Немногих друзей ты себе завоюешь, если возьмешь Черный престол с помощью худшего недруга Гетланда.
– Завоюю друзей потом, когда окажусь на престоле. Меня больше волнует, как с него врагов согнать. Что я должен был делать? Позволить ванстерцам отправить нас на костер?
– Умереть от рук Горма – или продать ему нашу родину? Быть может, стоило поискать тропу посередине двух крайностей.