Море серебрянного света
Шрифт:
— Нам отсюда не уйти. От тропы ничего не осталось.
Она думала, что он начнет спорить, но он только медленно кивнул, изгибы его горла и челюсти полностью повторяли линии ее черепа, как будто ласковая рука погладила ее по голове. — Я думаю, ты права.
— Что нам делать? Неужели останемся здесь до тех пор, пока гора не растает под нами? — Она поглядела на оцепеневшую Сэм, глядевшую на собственные руки. Жонглер тоже, казалось, заблудился внутри себя, хотя никто из них не ушел так далеко внутрь, как Рикардо Клемент. — Что еще мы можем сделать?
— Ждать. Надеяться. — !Ксаббу поднял руки и притянул Рени к себе. Его пальцы погладили ее в области сердца,
Она еще дальше зарылась в нем и поняла, что хочет не просто держаться за него, но целовать его, плакать рядом с ним, любить его. Но не здесь. Не в нескольких дюймах от медленно дышащего Жонглера, не под стеклянным взглядом Рикардо Клемента.
И если не здесь, то где? с печальным сарказмом подумала она. И если не сейчас, то когда?Потому что не осталось ничего. Совсем ничего. Кроме въевшейся в кости усталости и, для большего гротеска, кучки противных чужаков. Она бы обрадовалась, как ребенок, перестав сдерживаться и отдавшись самому безопасному из всего, что она могла вообразить.
— Расскажи сказку, — вместо этого прошептала она. — Хотя бы одну.
Она почувствовала, как его голова медленно повернулась из стороны в сторону. — Я даже не могу думать о сказках, Рени. Я слишком устал. Все мои сказки ушли.
Более печальных слов она не слышала за всю свою жизнь. Закрыв глаза, она коснулась его лица. Налетел сон и унес ее за собой.
Даже после всего абсурда, который она уже вынесла, после видений и галлюцинаций, сон бросил ее в самые черные, самые неизвестные глубины, и, самое странное, она немедленно осознала это.
Обычно во сне она что-то делала, даже если результаты ее расстраивали; в самых худших случаях она была беспомощным наблюдателем, лишенным тела фантомом, осужденным наблюдать за жизнью, наслаждаться которой она больше не могла. На этот раз все было иначе. Этот сон бросился на нее, подхватил, как поток бегущей воды, проглотил и потащил за собой, и непрерывно колотил, пока она не почувствовала, что может утонуть в нем.
Если бы это была последовательность связанных между собой картин, ей было бы легче сопротивляться потоку кошмаров, она сумела бы найти способ управлять им, но вокруг нее крутился и ревел хаос, проходил через нее, изливался из нее, и его было не остановить. Полосы всех цветов, взрывы непонятных звуков, скребущие по нервам вспышки жары и холода, все это продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала себя настолько переполненной всем этим, что она взмолилась о каком-нибудь более глубоком сне, в котором была бы блаженная пустота без ощущений, а этот непрерывный ужасный поток остановился.
Смерть. Слово на мгновение повисло в воздухе, как бросающийся в глаза заголовок статьи. Смерть. Спокойствие. Покой. Темнота. Сон. Это был опасный соблазн: прекратить неуправляемую анархию ощущений, остановить непрерывную засасывающую гонку. Но жизнь, скрытая внутри, оказалась слишком сильной: когда темнота пришла, она испугалась ее.
Холодная, медленно сочащаяся темнота, черная липкая хватка которой оказалась чуть ли не хуже суматошного ужаса, на смену которого она пришла, потому что исчезли не только сводящие с ума крутящиеся образы, но и большая часть мыслей. Реальность распалась, развалилась на куски, стала последовательностью бесцельных движений, которые, как она поняла, раньше сдерживались и замедлялись.
Она плавала в живой тени. Там не
Пустота длилась много эонов. Умерло даже воображение. Эон летел за эоном.
Наконец она почувствовала что-то — слабое трепетание в нигде. О боже, это что-то настоящее! Что-то далекое, но другое, не она сама. Нет, многодругих, живых и маленьких, крошечных, благословенных комочков там, где мгновение назад не было ничего, кроме холода.
Она горячо потянулась к ним, но трепещущие комочки бросились от нее, испугались ее. Он протянулась опять, и они отступили еще дальше. Она опечалилась, сильно и болезненно, и прониклась уверенностью, что все то, что делает ее цельной, сейчас взорвется, и она опять окажется в темноте, разбитая и упавшая духом. Она лежала в ледяной муке.
Комочки вернулись.
На этот раз она потянулась к ним медленно и осторожно, так осторожно, как только могла, чувствуя их невероятную хрупкость. Еще немного и они сами подошли к ней, без уговоров. Она взяла их в руки с почти бесконечными предосторожностями, и обняла каждый из них так нежно, как только могла, между мыслями проходили века, между болезненно сдерживаемыми движениями — тысячелетия. Но все равно некоторые из них оказались слишком уязвимыми, и с еле слышным криком взорвались в ее руках, как мыльные пузыри. У нее заболело сердца.
Остальные отлетели прочь, взволнованные и испуганные, и она тоже испугалась, что они улетели навсегда. Она позвала их. Некоторые вернулись. О, какие же они были нежные и красивые!
Она заплакала, и вселенная медленно обрушилась.
Сон был настолько глубок, реален и, одновременно, странен, что она долго не могла понять, что пришла в сознание. Ее сознание все еще блуждало в холодной темноте: потребовалась минута, чтобы она вспомнила свое имя, и Рени никак не могла открыть глаза. Наконец вернулись ощущения, что-то защекотало ее по коже и рукам, она с трудом разлепила веки и… закричала.
Серое, крутящееся серебряно-серое. Вспышки света, мазки сломанных цветов спектра, тонкая серебрящаяся пыль… и все. Казалось, что мерцающие облака, окружавшие гору, сейчас собрались вокруг нее, океан серебряной пустоты, хотя под ногами она чувствовала что-то твердое и горизонтальное. И у нее было тело — значит это не сон. Она ощупала себя и землю рядом с собой, которую она даже не могла увидеть. Она затерялась в сияющем густом тумане, и нет никого и нечего.
— !Ксаббу? Сэм? — Она немного проползла по твердой, но по-прежнему невидимой гладкой поверхности под собой, потом вспомнила о крае трещины и остановилась, захлестнутая волной паники. — !Ксаббу! Где ты?
Эхо осталось одной из немногих жизненных черточек, сохраненных разрушающейся черной горой, но здесь не было и эха. Рени опять поползла вперед, дрожащими пальцами ощупывая поверхность перед собой, но даже и через дюжину метров она не обнаружила ни склона утеса, ни пропасти, которая должна была находиться за краем трещины. Как если бы гора внезапно растаяла, оставив ее на совершенно непонятной равнине в окружении сверкающего тумана.
Она проползла еще дюжину метров. Земля, хотя и невидимая, была настолько гладкой, что казалась сделанной из стекла, тяжелого и прочного, от которого болели колени. Она еще раз прокричала имена товарищей. Тишина. Абсолютная тишина. Наконец, в отчаянии, она прыгнула на ноги.