Море житейское
Шрифт:
Жить на Камчатке трудно. Один факт - рыба дороже, чем в Москве.
Японцы все время завидуют: «На Камчатке сто пятьдесят тысяч населения, в Японии сто пятьдесят миллионов». Мол, делайте выводы.
Богатства Камчатки неисчислимы. Рыба, ископаемые, термальные воды, дичь. Показали газету 30-х годов. Рыбколхозу дают задание - заготовить на зиму сто медведей, рыбколхоз рапортует: заготовили триста. Ужас. Еще ужаснее: убили медведицу, медвежат раздают в бедные семьи, кормить на мясо к зиме. Ну, а что делать, это жизнь.
ЛЕТУЧКА В ЛИТДРАМЕ на телевидении, обозреватель: «Драматургическое зерно взошло и подняло действие на гребень девятого вала по гражданскому
И ЛЕВ ВОЗЛЕЖАЛ рядом с ягненком. И питались травами. И раздул лев ноздри, и почуял вдруг запах крови, проходящий сквозь тонкую кожу ягненка. И возжелал его и съел. И понравилось это ему. А травы продолжали расти. (Подражание.)
ЧУВСТВА НЕ ЗАСЫПАЮТ, они умирают. Умершее чувство можно воскресить еще большим чувством. Но это личное. А если умирает чувство родины? Зачем России покойники?
ДРОЖИТ СТАКАН, боюсь - пролью. Мне не впервой запить. Но слово пить и значит - быть. За это пью! Понять меня давно пора: я не иду ко дну. Творю, напившись, до утра, благодаря вину...
Не сердись, и не будь истерична, дорогая моя историчка. В мир искусство пришло давно, но давнее его вино...
Вино длинит судьбы длину. Я трезвым бы пропал. Всю ночь, благодаря вину, пишу. А так бы спал.
Алкаю алкоголь, как алчет пищи нищий, колечко пальчик, а наследник трон. Как старец детства, как взросленья мальчик. Алкаю алкоголь, как пропитанья голь.
– СТАРИЧОК, СЛУШАЙ, - говорит писатель другому, - а ты не думал, почему нас не читают? Боли нет! Боль нужна, нерв! Я когда читаю и боли не вижу, я книгу отбрасываю. Это что такое в литературе? Сын умер, а нам предлагается ржать, это у Чехова. А потом уже и у наших: свет в туалете не выключил, его секут, нам смешно. Ночью мясо жрет, жена засекла. Какой тут смех: жена ушла! Вот сюжет! У тебя, я вижу, ушла? И почему ты не пользуешься моментом? Прочувствуй! Пиши! Это же боль!
СТОДЕВЯНОСТОЛЕТИЕ ПУШКИНА, журнал «Октябрь», гнуснейшая публикация Абрама Терца (Синявского) о Пушкине. Добавляется мерзость Гачева, размышления о Синявском в «Московском вестнике». И только что «Собеседник» вновь мерзотит имя Пушкина. Ни Гачева, ни Терца не буду цитировать, ни какого-то (для меня какого-то) Цветкова из Вашингтона: напечатаны мелкопакостные измышления на тему «поэт и народ». Цитировать значит тиражировать. Под видом борьбы с наркотиками идет руководство по их изготовлению и пользованию, борьба с проституцией - ее пропаганда. Да, и Саскии на коленях сиживали, и Боккач-чио, и Верлен, и Апулей, но мы-то в России, вот с чем не могут смириться враги ее. В России чистота отношений, стыдливость были нормой. Вот почему оскорбляет отклонение от нее.
Стыдно бы изданиям, выходящим на русском языке, использовать русский язык для словоблудия о русской национальной гордости. Ну, ты сказанул: стыдно. Это им-то стыдно?
ПОЕЗД МУРМАНСК - Москва. В ресторане подсел парень, выпивший крепко. И насильно рассказал мне ужасную историю. Он из армии пришел, его ждала девушка. А мать велит ему жениться на другой. Наговорила на ту, что ждала, что гулящая, нечестная, и заставляет жениться на дочери подруги. Он встретился со своей девушкой. Пошли за околицу. Рассказал о словах матери. Девушка кинулась к нему на шею: «Я не такая! Проверь!» Разделась, отдалась. Парень плачет: «Она девушка была». А днем привели в его дом другую, которую он и не хотел видеть. Но его девушке, видимо, сказали. И она побежала на то место, где они были вчера вечером, и повесилась.
«ОТ ОТЦА-МАТЕРИ родился, от книжного научения воспитался». «Тайну цареву добро есть хранити, а дела Божия проповедати преславно есть».
«ЕЩЕ ТЕ ЗВЕЗДЫ не погасли, еще заря сияет та, что озарила миру ясли новорожденного Христа».
ДО СИХ ПОР СТЫДНО - в 81-м семинар поэтов, прозаиков в Бур-макино. Троицкая суббота. На кладбище познакомились с мужчиной. Он обещал истопить баню, звал. Мы не пришли. Стыдно. Он же надеялся.
– ПИЛЯТ МУЖЕЙ, тиранят, ругают, жалуются всем на них. В гроб гонят. Потом рыдают, говорят, что был всех лучше. Говорят: пусть бы пил, пусть бы бил, лишь бы был. (Батюшка.)
КОЛЯ-ПОЛИЦАЙ. Так на Крестном ходе прозвали косноязычного Колю еще задолго до смены милиции на полицию. Он следит за порядком. Особенно, когда в последний день идем по шоссе. Движение по трассе не прерывается, нас прижимают вправо. Колин голос слышен: «Впаво, впаво дежжи! Из коленны не выходим! Не выходим! Бабука, куда? В колену! Дедука! В колену. Впаво, еще впаво!» Первое время Коля досаждает, потом привыкаешь и даже веселеешь: полицай охраняет.
ПРИЧАЩАТЬСЯ ЗА ВСЕХ. Подумал сегодня на литургии о радости причащения и о том, что оно сейчас доступно. А было-то что! И думал, что надо мне не только за себя причащаться, за здравие души и тела, за оставление грехов и жизнь вечную, но и за детей и за внуков, которые почти совсем не причащаются. И чувствую, что злятся, когда напоминаю. То есть это моя обязанность их спасать, семью сохранять. Если не воспитал стремления к Церкви.
Меня-то врагу спасения труднее укусить, чем тех, кто не причащается. Вот он и действует на меня через родных и близких, через тех, кого люблю.
ВЕСЕННИЕ РУЧЕЙКИ у нашего дома взрослели вместе со мной. Они начинались от тающего снега и от капели с крыши на крыльцом. Я бросал в них щепочку и провожал ее до уличного ручья, а на будущий год шел за своим корабликом, плывущим по уличному ручью, до ручья за околицей. Он увеличивался и от моего и от других ручейков, все они дружно текли в речку, а речка в реку. Однажды в детстве меня поразило, что мой ручеек притечет в Вятку и Каму, и Волгу. Щепочка начинает плыть по ручейку, и сколько же она проплывет до моря? Считал и со счету сбивался. А как считал? Шагал рядом с плывущей щепочкой, считал время, то есть соображал ее скорость, за сколько примерно она проплывет до Красной горы. Очень долго, может быть, часа три-четыре. А за Красной горой - там такие дали, такие горизонты. Может быть, думал я, год будет течь. И подо льдом потечет.
Когда, через огромное количество лет, узнал я от Вернадского, что вода - это минерал, что у нее есть память, я сразу поверил. Да-да, я это знал. Я же помню эту холодную снежную воду, и как я полоскал в ней покрасневшие руки, как с ладоней падали в ручей капли и убегали от меня, и уносили желтую сосновую щепочку. И помнила меня эта утекающая вода. И помнила себя в виде узоров на оконном стекле. И в виде снежинок, которые взблескивали в лунную ночь и, умирая, вскрикивали под ногами.
ТАШКЕНТ, БАЗАР. Узбек уговаривает купить: «Все хорошее, все самое дешевое! Курага, видишь? Самая свежая!» - «Какое ж дешевое - дороже, чем в Москве».
– «Заморозки были».