Море житейское
Шрифт:
– Сердце не замочи!
– закричал дядя.
– Выше сердца в воду не заходи, замерзнешь.
Но «замочить сердце» пришлось: там, где дяде было по грудь, мне по плечи.
– Ничего, молодой, - сказал сосед Федя. Он шел от берега, по колено.
Ноги вязли в иле. Со дна поднималась и расходилась белесая муть. Вода, теплая к вечеру, мягко поддавалась движению.
Дождь перестал, комары вылезли из своих укрытий и набросились на нас. Мы мотали головами, как запряженные лошади.
Видно было, как рыбки охотятся: маленькие рыбки
– Есть, - говорил дядя, - должна быть рыбка.
– Чирей те на язык, - суеверно хрипел сосед Федя.
– Господи благослови, должна быть.
Верхняя веревка с поплавками выгнулась полукругом. Перед ней вздрагивали и исчезали кувшинки, как будто их заглатывали. Траву и кувшинки у корня сгибала донная веревка с грузилами.
Мотня набивалась грязью, травой, головками кувшинок. Скользкий раздувшийся пузырь мотни стал даже в воде неподъемно тяжелым, как будто мы чистили дно, а не ловили рыбу.
Однако в выволоченном на пологий берег бредне местами поблескивало. Мы стали разгребать грязь, набрали из мотни несколько сопливых карасиков.
– Сглазил, Васька, - хрипел сосед Федя.
– Одну грязь и кокоры чего волокчи? На уху не набурлачим.
Азарт охоты не пропал во мне. Я хватал тугих карасиков, обмывал их у берега, резал пальцы о прямые серпы осоки. Мелочь отпускал, глядя, как брошенная рыбешка шлепалась на воду, переворачивалась и уплывала.
Комары прокусывали одежду. Дядя предложил пробрести маленькое озерцо неподалеку. Надежда на него была плохая, но оно было чистое, без коряг.
Двенадцать метров бредня как раз хватило, чтоб боковым идти по берегам. Я опять шел посередине, два раза всплыл, чуть не бросил палку с привязанной мотней.
Уже стали сводить концы бредня, как мотня ожила, будто ее схватили и трясли изнутри.
– Есть!
– крикнул я.
Они и сами поняли, что есть.
– Нижнюю выводи!
– орал дядя на соседа.
Сосед Федя орал на меня, я тоже чего-то орал.
Они бросили палки и тянули, перехватывая, сгибаясь до земли, нижнюю веревку, обмотанную черной скользкой травой. Я толкал мотню сзади, боясь, что щука цапнет и отхватит руку.
Это действительно оказалась щука. Бредень она прорвала уже на берегу, когда дядя бил ее снятым сапогом. Федя колотил камнем, который, как он потом говорил, неизвестно откуда взялся.
Я ничего не нашел лучшего, как брякнуться на щуку животом. То ли спасая ее, то ли убивая. Дядя не сдержал замаха и треснул меня сапогом по спине. Федя замах сдержал, но, когда щука меня сбросила, ударил точно.
– Здорова, - заметил дядя.
– Не столь длинна, сколь толста.
– Он обувался.
– Отожралась на карасях.
Федя издал испуганный крик - из порванной мотни вываливались, шлепая хвостами, круглые караси. Мы кинулись и за минуту наполнили ведро. Мелочь, какую брали при первом заходе, сейчас отшвыривали. Я подбирал и бросал в воду мальков.
– Плюнь, - сказал дядя, - все равно подохнут.
– Почему?
– Это озеро высохнет.
– Я в большое перенесу.
– Там своей мелочи пузатой хватает.
– На что она надеялась?
– хрипел Федя.
– Видно, с реки зашла, карасей лопала, а обратно - шиш. Значит, думала хоть пожрать вдоволь.
– А чего не жрать?
– отозвался дядя. Он стягивал дыру в мотне.
– Жри: кто знает, что завтра будет.
– Караси до чего жирны!
– похвалил Федя. Он крутил рукой в ведре, как будто месил тесто.
– А они-то что едят?
– Находят.
– Траву едят, - сказал я.
– Ишь, - захохотал Федя, - посади-ко нас на траву, друг друга жрать начнем.
– Сидели и не жрали, - сказал ему дядя. Встал.
– Ну, давай! Еще бы такое озерко, и шабаш.
Такое озерко нашли. Их было много, высыхающих. Меня пожалели, я шел боковым. Сосед Федя, идущий на моем месте, жулил, не помогал волочь бредень, просто шел сзади. Он ждал щуку, вглядывался в толстое, сквозное тело мотни, процеживающее зеленую воду. Шли тихо. Зудели комары, да изредка стукала головой умирающая щука.
Задирая склоненную над водой траву, вытянули бредень. Карасей и на этот раз было много. Федя снял рубаху, завязал рукавом ворот, получился мешок. Я ходил по берегу и пинал мелочь в воду. Многие рыбки уже не перевертывались, уснули. На белые пятна их животов слетались комары. Снизу комаров хватали пока не попавшие в сеть рыбы.
– Полпуда, ей-богу, не меньше, - хрипел Федя. Он выдернул из своих брюк ремень, завязал мешок.
– Зажрут!
– не выдержал дядя. Он чистил бредень, вскочил, яростно охлопывая шею и лицо ладонями.
– Ты их не яри, - посоветовал Федя, - отгоняй. Кровь почуют, разъярятся. Спутники запускаем, а комаров, мать-перемать (его тоже кусали), уничтожить не можем.
– А птицы чем будут питаться?
– спросил я.
– Травой!
– решил Федя.
– Пусть пьют, - сказал дядя, - лишнюю кровь отсосут.
– И то!
– сказал Федя.
– Пиявок я брезгую.
Я вспомнил, как они били щуку, и сказал:
– А привязать человека к дереву - до смерти искусают. Вот попробуйте. Вот хоть этим бреднем.
– Сам пробуй, - сказал Федя.
Еще забрели.
Темнело. Я окунал шею и лицо, спасаясь от комаров, а заодно греясь: в воздухе похолодало.
Бредень пришел пустой, если не считать мелочи, которую мы вытряхнули и оставили на берегу.
– А ну еще!
– задоря нас, крикнул Федя.
– Да хватит вам!
– не выдержал я.
– Совсем уж обжадовели.
– В сам-деле, - согласился дядя, - набурлачились. Да и куда ее складывать, если еще.
– Рубахи снимем.
– Я не сниму, - злобно решил я.