Море зовет
Шрифт:
Предисловие
Огромное, почти решающее значение для литературной судьбы писателя имеет его индивидуальность. Свойства личного дара писателя дают ему место среди его современников и завоевывают к нему внимание будущего. Мы слышим много песен, а запоминаем какую-нибудь одну. Слышим много рассказчиков, а в памяти храним какого-нибудь одного. И запомнившаяся песня обычно бывает проста, и рассказчик тоже прост, но только прост по-своему.
Алексей Силыч Новиков-Прибой был человеком,
Каждую особенность своей биографии этот богатый человек обратил в качества своей литературы: он писал расчетливо-метко, как крестьянин, поэтично, как моряк, целеустремленно, как революционер. Книги его представляют воплощение его жизненных свойств.
В работе над самой большой из книг — над «Цусимой» — он видел свою миссию. «Цусима» была одновременно плодом жизни и целью жизни.
Эта книга есть подлинная эпопея. Создавая ее на протяжении почти четырех десятилетий, возвращаясь к написанному, переделывая его, дополняя, автор стремился к объективному своду исторических фактов, к соединению самых разнообразных сказаний о трагической битве, к отысканию той правды, которая могла быть названа былью. Я встречал морских офицеров, участников цусимского боя, и по рассказам их понял, что Новиков-Прибой сделал из них своеобразных участников книги. Они были вовлечены писателем в работу, и не только вовлечены, но увлечены ею, захвачены, мыслью о создании правильной, справедливой картины исторического события. Так же точно привлекались к свидетельским поискам материалов матросы, бывшие в японском плену. Работа над книгой сделалась групповым творчеством, которое слито в целое личным авторством писателя. Так, именно так создавались в прошлом эпопеи, так создал эпопею о битве русского флота Новиков-Прибой.
По содержанию «Цусима» является правдой о народе в великом сражении. Идея оправдания геройской массы нашего флота, свидетельство о гордом воинском духе и доказательное, гневное обвинение неумелого, преступно-консервативного руководства флотской массой и самим флотом — вот что заложено в корне революционного произведения. Герой эпопеи — народ, предки которого восходят к Севастополю, к Гангуту и Гренгаму, потомки которого победно решают сейчас, в нашу Отечественную войну, историческую задачу обороны Советского Союза от фашистской Германии.
Новиков-Прибой писал о народе тем языком, которым владеет редкий писатель, — языком народным. Поэтический дар его в истоках своих прикасается к талантам сказителей.
И замечательно, что он был непревзойденным рассказчиком и свои написанные произведения никогда не читал по книге, а сказывал наизусть.
Все мы видим Алексея Силыча живым в этой роли творца и одновременно исполнителя своих творений перед аудиторией. Слушатели покорялись его рассказам с тем счастливым самозабвением, какое охватывает детей, когда они слушают сказку. На трибуне или на сцене перед огромной аудиторией он чувствовал себя так же легко и естественно, как в той обстановке, что порождает сказку и воспитывает сказителя — в лесу, около костра, в деревенской избе с двумя-тремя слушателями.
Мне пришлось бывать и таким близким, интимным слушателем Алексея Силыча — темной весенней ночью, под елкой у огня. И он меня превращал в ребенка своими рассказами, своим юмором, и я хорошо представлял себе, что делал этот человек со своими слушателями где-нибудь в кубрике военного корабля, в далеком морском рейсе.
Народность дара Новикова-Прибоя — вот что сделало его рассказчиком, писателем неповторимым и вот почему в нашей памяти не может заглохнуть песня, которую спел этот необыкновенный человек своей необыкновенной жизнью.
Море зовет
(Повесть)
Большой пассажирский пароход, на котором я в качестве матроса совершаю первый рейс, оставил далеко за собою берега Нового Света и стремительно несется в Англию. Он упрямо разворачивает острой грудью воды Атлантического океана, заштилевшего перед чарами утреннего солнца, вздувает пенистые волны и с шумом, подобным водопаду, выбрасывает из-под кормы бурлящий поток.
Вступив на вахту, я стою у руля, держась за ручки послушного штурвала, вглядываясь в круглую картушку компаса, разделенную на румбы и градусы, очень чувствительную к малейшим поворотам судна, и стараюсь не сбиться с курса, данного мне помощником капитана. Где-то внизу, на большой глубине, напряженно вздыхают машины, двигая вперед громаду, представляющую собой целый уездный город. Пароход делает узлов по двадцать, но мне хочется еще большего хода, чтобы скорее достигнуть берегов Англии: меня ждет прекрасная Амелия Браун. И, вздыхая полной грудью свежий воздух, густо насыщенный морским ароматом, щурясь от бьющего в глаза света, я с волнением всматриваюсь вперед, в синий горизонт, откуда по равнине океана, залитого солнцем, сверкая расплавленным серебром, тянется прямо к носу корабля широкая лучезарная дорога, настолько заманчивая, что хочется по ней пробежаться. В душе моей тоже светло и радостно, сердце зажжено огнем счастья, избыток сил, как молодое вино, бродит во мне.
С Амелией, уйдя в дальнее плавание, я не виделся с прошлого лета и лишь изредка, насколько позволяют моряку обстоятельства, переписывался. За это время, сменив несколько судов, я избороздил много морей, побывал в новых местах, не виданных мною раньше, но всюду, куда бы ни забрасывала меня судьба, во всякую погоду, анафемски ли бурную или очаровательно ясную, в моем сердце, не переставая, звенел милый голос этой девушки, облегчая тяжесть жизни. Только за последние три месяца, не имея от нее известий, я стал беспокоиться. И когда уже начало меня охватывать отчаяние, я неожиданно получил от нее длинное письмо. Она писала, что очень тоскует обо мне, что хочет меня видеть как можно скорее, тем более что в ее жизни назревает какое-то важное событие.
Я догадываюсь, на что она намекает, и мне хочется крикнуть:
«Еду, ненаглядная, еду, чтобы связать свою судьбу с твоею навеки! Разве ты не чувствуешь, как наш чудо-корабль летит, точно альбатрос, к твоим свободным и славным берегам?..»
Просыпаясь, начинают выходить на верхнюю палубу пассажиры в одеждах разных наций, разноплеменные и разноязычные, освеженные ночным отдыхом, довольные хорошей погодой. Кого только здесь нет! Бедняки, жестоко обманутые жизнью, но не мирящиеся с этим и настойчиво ищущие на земле своей лучшей доли; дельцы, проникающие с целью наживы в самые отдаленные уголки земного шара; финансовые, чугунные, угольные короли, ворочающие рычагами чудовищной машины капитализма, которая пожирает несметное количество человеческих жизней; любители приключений и, наконец, просто беснующиеся с жиру, те, которые не знают, куда девать даром доставшиеся им богатства. Некоторые из пассажиров первого и второго классов, усевшись за маленькие наружные столики, пьют кофе или вино; другие, покончив с завтраком, прогуливаются по верхней палубе, лезут на мостики, заглядывают в ходовую рубку. До моего слуха доносится говор на разных языках и вместе с запахом моря — аромат дорогих духов. Но я мало обращаю на это внимания, думаю лишь о мисс Амелии. В конце последнего письма, как бы между прочим, она спрашивает, кончил ли я на штурмана. Нет, я все еще готовлюсь, все еще провожу свободное время за чтением специальных морских книг, но через несколько месяцев я буду держать экзамен. В успехе не может быть сомнения — скоро она будет видеть меня помощником капитана.