Море. Корабли. Девушка
Шрифт:
Глава 3
Несколько последующих дней я пребывала в напряжении, опасаясь повышенного внимания со стороны Задорожного или Серова. Но тот и другой вели себя пристойно. Я тоже не давала им повода для легкомысленных разговоров. А вскоре вернулся на базу Юра: закончились вспомогательные работы в акватории. Корабль ушел в нейтральные воды, но студентов отправили на берег. Теперь Юра все свободное время проводил со мной, и это видели мои возможные преследователи. Я была ласкова с Юрой, стараясь загладить свою вину перед ним. Юра же в мыслях был еще там, в море, на борту эсминца. Он вспоминал разные эпизоды из своей кратковременной жизни среди моряков и особенно восторженно отзывался о моем отце. Оказывается, капитан второго ранга Островский руководил испытаниями аппаратуры и работами в акватории.
Так что я познакомилась с Островским заочно, прежде чем увидела его. Помню наш первый с Юркой вечер после его возвращения с корабля. Мы гуляли вдоль берега, а Юра, не переставая, говорил о море и об Островском. К сожалению, его рассказы кренились в сторону техники. Юра со знанием дела рассуждал о пройденных милях, о кабельтовых разгонах судна, о влиянии поперечной волны и других деталях судовождения. И выходило так, что при любых погодных условиях Островский отыскивал то единственное решение, которое давало наилучший результат. Мне же хотелось побольше узнать о своем отце как о человеке. Замечу, что я по-прежнему не призналась Юрке, самому близкому другу, в том, что я – дочь капитана, которым он восхищался.
У меня все еще не было уверенности, что тот меня признает. Я терпеливо выслушала Юркины рассказы о работе в море и задала вопрос: «А как выглядит твой Островский?» Вопрос озадачил Юрия. Как и другие парни, Юра не смог описать внешний вид человека, который ему понравился. Он замялся, пожал плечами и неуверенно ответил, что выглядит Островский обычно: «Ну, какой-то такой, обыкновенный. Чуть повыше меня. Волосы, кажется, русые или нет, совсем светлые. А, вспомнил. Выражение лица у него странное: вид серьезный, а взгляд мечтательный. Он всегда будто за горизонт глядит».
Слова про лицо мне запомнились. А Юрка продолжал: «Тебе здорово повезло, что ты в его лабораторию попала. С ним интересно работать. – И тут же сник. – А меня теперь в строительный отряд перебросили, траншеи копать». Потом Юра замолкал и начал молча расстегивать мне джинсы, благо место у опрокинутой лодки на берегу было пустынно. Но я уклонилась от близости: я все еще чувствовала себя нечистой. Поцеловав Юру, решительно отстранилась от него. Он понял, что у меня нет настроения, и настаивать не стал. Юра никогда не был со мною груб. Может, мне следовало ему во всем признаться, но это было выше моих сил.
Вечерами мы гуляли с Юрой, а днем я нередко загорала на пляже одна, пропуская часы работы.
Ходить на практику ежедневно, общаться с руководителем, с которым установились напряженные отношения, было неприятно. Я не думала о последствиях. Вернее, старалась не думать. С утра я уходила подальше от пристани и пристраивалась на диком пляже за каким-нибудь камнем. У меня бывают два вида настроения: или я бросаюсь в вихрь дискотек, вечеринок и других групповых развлечений, или избегаю людей, стремлюсь к одиночеству.
Сейчас меня охватила меланхолия, как говорили в старину, или попросту тоска.
Остальные студенты нашей группы отлично совмещали работу с отдыхом. Одни после работы перекидывались мячом на волейбольной площадке с матросами. Другие кидались в омут любовных приключений. Гуляя с Юрой вечером по заливу, мы сталкивались с другими парами. Особенно часто мы встречали Ивана Задорожного и Эльвиру. Похоже, я своим диким поступком подтолкнула их друг к другу. При встрече мы с Иваном, как по команде, отводили глаза в разные стороны. Но наши спутники не замечали этого. Элька, наконец, завладела мичманом, и он, похоже, был этим доволен. Но гуляли они очень целомудренно, на небольшом отдалении друг от друга. Если бы я хорошо не знала об Элькиных похождениях в техникуме, то могла бы подумать, что это школьница, впервые вышедшая погулять без мамы. Пожалуй, они подходят друг другу: лисы в овечьей шкуре. Затем мои мысли перенеслись к Тишке. Вот человек, у которого все чувства – светлые, а помыслы – чистые. С первых дней практики она влюбилась в нашего начальника Анатолия Серова. Того самого Серова, который так недвусмысленно лапал меня в первый день практики, а затем напоил на вечеринке. Тишка выражала свою любовь старым школьным способом.
Она старалась привлечь внимание капитана тщательным вычерчиванием графиков. Серов заметил усердие невзрачной практикантки. Иногда просил ее остаться, выполнить для него какие-то дополнительные расчеты. Тишка и в техникуме усиленно зубрила предметы тех преподавателей, которые ей нравились. И тут взяла на вооружение научно-технический труд. Больно смотреть на нее. Она не понимает, что мужикам от нас нужно совсем другое.
В общежитии до полуночи студенты резались в карты. В этих играх (иногда мы играли в дурака, иногда – в очко) и я принимала участие, хотя обычно продувалась. Но скверных последствий это не имело. Мы играли не на деньги, а на всякую чушь: поцелуи, пролезание под кроватью или стирку. Раз я проиграла Юре и целый час терла в тазике его джинсы. Обычно бытовые вопросы он решает сам: мама приучила.
В тот вечер Светлана Колокольцева была на кухне.
Она только вначале показалась злыдней, а теперь мы с ней почти сдружились. И вообще, в халатике она выглядела совсем просто, не то что в обмундировании. Тут я ее и спросила, что заставило ее пойти на службу. Бедность, что ли?
Она ухмыльнулась и сказала:
– Так, по глупости.
Но все же я выпытала, что Светлана – из Ивановской области. У родителей там имелось крепкое хозяйство. А Светлана в Иванове подалась на текстильную фабрику. Однажды, рассказывает, приехал к ним на фабрику морской офицер, а может, мичман, она тогда в званиях не разбиралась. Собрал всех девушек в клубе и стал агитировать на контракт. И все напирал, что женихов в части – пруд пруди. Туфли нарядные, говорит, девчата, не забудьте в чемодан положить. У нас танцы в клубе каждое воскресенье, невест не хватает. Приехали.
И что же? Одни матросы-малолетки. Ей-то самой тогда уже двадцать пять было. Офицеры все семейные, тоже серьезных планов не выстроишь. При упоминании об офицерах на лице ее неожиданно выступил румянец.
– Ну и парит тут, – сказала она, будто оправдываясь.
Я догадалась, что случайно коснулась чужой тайны. Пожала плечами: воинская часть – не монастырь. Чего меня стесняться!
– Что, запала на кого-нибудь? – полюбопытствовала я.
Светлана помолчала, будто раздумывая, стоит ли со мной откровенничать. Затем, не отвечая на мой вопрос, продолжила:
– Мне уже скоро тридцать, а меня по-настоящему никто не любил. Так, поматросят и бросят. – Светлана неторопливо переворачивала грибы на сковороде.
– А ты сама любила?
– Я? – Светлана задумалась, отвела со лба прядь волос. – Я – влюбчивая! Ну, ты понимаешь, как это у нас, женщин, бывает.
Я неопределенно хмыкнула. Она поняла мой звук по-своему и почему-то стала возражать:
– Ты смеешься, потому что еще молодая, не встретился тебе человек.
– А тебе встретился?