Море
Шрифт:
— Сынок, зачем-то зовут вниз. Пойдем с нами…
— Идите, я сейчас приду, — и он засунул бумаги с нилашистскими печатями под пишущую машинку.
Жильцы толпились в саду. Тут было лишь несколько перепуганных мужчин и женщин, пытавшихся утихомирить своих детей. У входа в квартиру дворника и около обросшей диким виноградом стены стояли два жандарма и два вооруженных нилашиста в гражданской одежде.
— Мужчинам предъявить свои военные билеты…
«Эх, пан или пропал», — решил Тибор и подошел к одному из нилашистов.
— Не откажите в любезности просмотреть мои документы вне очереди, я спешу на работу, — и он ткнул свое удостоверение нилашисту под самый нос. Тот прочел: «Завод взрывчатых веществ. Поселок Вацской дороги, Лайош Кречмар, 1919 год рождения».
— Можете идти, — сказал нилашист.
Тибор Кеменеш, стараясь ступать как можно спокойнее, направился к выходу, но тут его окликнул один из жандармов.
— Эй, вы, подойдите сюда, покажите-ка свое удостоверение…
«Ну, влип», — подумал Тибор и побледнел.
— Так вы, стало быть, живете не здесь, милейший? А что вы делали в этом доме?
«Удостоверения остались под пишущей машинкой», — похолодел Тибор. Он наклонился к жандарму и проговорил:
— Разве о любовных делах вы говорите вслух?
— Ну, это мы увидим потом. Становитесь вон туда, к стенке.
Посреди голой клумбы возвышалась крохотная гипсовая статуэтка ангела, который мертвыми глазами с безразличием взирал, как нилашисты и жандармы приказывали двум тридцатилетним мужчинам и супругам Сентмарьяи стать рядом с Тибором.
— Остальные ступайте прочь, — приказали они жильцам, — а вы, пятеро голубков, пойдете с нами.
Жандармы и нилашисты, разбившись парами, окружили маленькую группу и погнали ее со двора. Сентмарьяи шел впереди, что-то громко объясняя и возмущаясь, а его жена Ида, рыдая, семенила следом за ним. Потом шагали двое хмурых мужчин, у которых давным-давно были просрочены фальшивые к тому же отпускные билеты… Тибору Кеменешу казалось, будто все это происходит не с ним, а просто он видит, как по улице, окруженные злыми конвоирами, гуськом идут пять человек, втянув головы в плечи — на дворе моросил холодный дождь и стоял сырой туман.
С улицы Байза, застроенной виллами, они вскоре свернули на проспект Андраши и направились к грозному зданию «Дома Верности».
У ворот на улице Ченгери шедший впереди нилашист остановился.
Во дворе стояли белый кухонный стол и два коричневых стула. На одном из них сидел вдрызг пьяный мужчина в нилашистской форме. Отвалившись на спинку, он, казалось, скалил свои металлические зубы. На его рыхлом, жирном лице блестели капельки пота, глаза пристально смотрели на отдающего ему честь конвоира.
— Кого привели? Евреев?
Сентмарьяи вышел из строя, достал из бумажника кипу документов и положил их на кухонный стол перед нилашистом.
— Простите, пожалуйста, я доктор Амбруш Сентмарьяи, судья-пенсионер, профессор университета. Согласно распоряжению четыреста семьдесят пять дробь тысяча девятьсот сорок четыре, как кавалер серебряной и золотой медалей за храбрость…
Нилашист облокотился на кухонный стол и мутными глазами посмотрел на старика.
— …Несмотря на то, что датированное двадцать четвертого октября…
— Ты еврей или нет?
— Послушайте, именно этот юридический вопрос, осмелюсь…
— А ну-ка, стащите с него штаны.
Мертвенно-бледный от ужаса, Сентмарьяи завертел головой. Пьяный громко заржал, слюна потекла по его черному френчу. Полевые жандармы выступили вперед и схватили размахивавшего кулаками и не прекращавшего цитировать параграфы старика. Госпожа Сентмарьяи неистово взвизгнула и упала в подворотне. Стоявший позади нилашист пробрался вперед, чтобы тоже позабавиться.
Все это произошло в какой-то миг, а может быть, и того меньше.
Тибор Кеменеш вскинул вверх руки и, громко воскликнув: «Китарташ [34] , да здравствует Салаши», — повернулся на каблуках. Сделал спокойно на подкашивающихся ногах десяток шагов затем быстро пересек проспект Андраши, свернул в переулок и помчался со всех ног. Вслед ему прогремели выстрелы. Один, два, четыре, восемь… По ком стреляли, по нему или по тем несчастным?.. Промокший, дрожащий от усталости Тибор вышел на улицу Роттенбиллер. Отсюда еще довольно далеко до улицы Пала Дюлаи. Тяжело переводя дыхание, он сел на груду камней. Мины, снаряды сотрясали землю. Бой шел, по всей видимости, еще не так близко — в каких-нибудь шести километрах! — но и здесь происходили невероятные вещи. Хотя в дом и не попал снаряд, с четвертого этажа, описывая огромное сальто, полетела на мостовую оконная рама вместе с занавесками, а через пару минут за ней последовала какая-то картина.
34
Китарташ (венгр.) — «выдержка», приветствие нилашистов.
«Ну, пошли, пошли», — подбадривал себя Тибор и с трудом поднялся.
С рождества они перестали бывать на улице Ваш.
В сочельник праздничный ужин тетушки Андраш — двойная порция каши с вареньем — уже совсем остыл, когда домой заявился Пишта Ач. Он не стал много объяснять: «Собирайте, братцы, вещи, переедем. Мамаша Андраш переберется вместе с жильцами в подвал. Если меня будут разыскивать, она скажет, что не знает, куда я девался, два дня назад получил призывную повестку, ушел из дому и с тех пор не показывался».
Тетушка Андраш не осмеливалась даже слова вымолвить, только, ломая руки, ходила взад и вперед по комнате. Но на прощанье все же спросила:
— Когда же я тебя увижу, сынок?
— Не позднее чем через час после прихода Красной Армии. — ответил Ач и обнял свою будущую тещу.
Тибор и Тамаш не спрашивали, куда он их ведет. Ач устроил их на улице Дюлаи, в комнате на первом этаже. На кровати лежали подушки, одеяла. На шкафу стояло несколько банок с томатом и айвовым вареньем. В ящике валялись мужские носки, обломок карандаша. Кто же тут жил? Ач ничего не сказал. Лишь после того, как они разложили свои скудные пожитки, привели в порядок затемнение на окнах и, налив в жестянку прогорклого растительного масла, соорудили нечто вроде коптилки, он произнес торжественную речь: