Море
Шрифт:
— Поберегите свое сердце, барышня, — сказал Кет, когда Тибор вышел. — Кеменеш большой ловелас, многие девушки проливали уже по нему слезы.
— Благодарю вас, не беспокойтесь, — покраснев, ответила Агнеш. — Я не привыкла плакать из-за парней.
Не прошло и недели, а Агнеш стала с волнением думать о Тиборе Кеменеше. Все началось с того, что как-то раз пришло из Милана письмо на итальянском языке.
— Агнеш, вы знаете итальянский язык? — спросил Кет.
— Знаю.
— Будьте любезны, переведите.
Агнеш села к пишущей машинке, и до прихода старого Ремера приложенный к письму перевод лежал уже на его письменном столе. Довольный Император кивнул головой. До сих пор итальянскую корреспонденцию приходилось сперва пересылать в банк Кеменешу с просьбой не отказать в любезности и перевести. На это уходила половина дня. Агнеш даже согласилась переводить ответы на итальянский язык. Преисполненная гордости, она принималась за дело, ощущая на себе завистливый взгляд госпожи Геренчер. Кроме изучавшего японский язык Паланкаи, в конторе только госпожа Геренчер с грехом пополам разбиралась в некоторых иностранных языках. В полдень пришел Тибор Кеменеш и принес требование на девизу. Он зашел к Ремеру. Вскоре Император позвал к себе Агнеш.
— Приготовили итальянский перевод?
— Да, только начерно.
— Не беда, принесите. Тибор, сделайте милость, просмотрите, пожалуйста.
Агнеш покраснела, как вареный рак. Не только потому, что ее обижало недоверие доктора, но и от сознания, что недоверие уместно. После тридцати уроков не следовало браться за перевод.
— Отлично, — произнес Тибор, дочитав письмо. — Отлично. Без единой ошибки. Так безупречно писал один только Данте.
— Ну, тогда перепечатайте, — сказал, любезно улыбаясь, Император, — мы и впредь будем давать вам возможность проявлять свои языковые познания. С сегодняшнего дня я поручаю вам вести всю итальянскую переписку.
— С превеликой радостью, — произнесла Агнеш и с триумфом вернулась на свое место.
Несколько минут спустя к ней подошел Тибор.
— Барышня Агнеш, не угодно ли вам пройти со мной в приемную?
— Пожалуйста, — ответила удивленная Агнеш.
В приемной Тибор разразился громким смехом.
— Боже правый, милая Агнеш, как вы пишете? Знаете, кто говорит на таком итальянском языке? Неаполитанские поварихи, да и то не все, а только уроженки Греции. Погодите, я вырву листок из блокнота… О чем говорилось в венгерском тексте? Прежде всего не употребляйте форму «ты», ведь это же оскорбительно. Если полоумный дуче и упразднил вежливую форму обращения, мы должны и впредь пользоваться вместо «Voi» формой «Lei». Муссолини подохнет, a «Lei» и «Loro» будут жить еще тысячи лет после него. И не пишите «abbiamo ascoltato», ведь этот термин имеет совсем иное значение, чем «abbiamo sentito», не так ли? Если вы снова окажетесь в затруднении, немедленно звоните мне, я приду и помогу.
Агнеш с благодарностью улыбнулась.
— Право же… как мило… даже не знаю, зачем вы только мне помогли.
Тибор засмеялся. Но с каким юношеским задором, как лукаво, как приятно он умеет смеяться! Его серо-голубые глаза наполнились теплотой и нежностью, белые зубы блестели.
— Не стоит об этом говорить. Я люблю итальянский язык и никому не позволю над ним издеваться. К тому же я люблю таких милых девушек, с которыми можно поговорить и о более умных вещах, чем выставка весенних мод или танцы. Скажем, о хорошей книге или о красивой статуе.
Вот так все и началось. Агнеш с бьющимся сердцем ждала писем, и каждый раз при виде продолговатого синего конверта с надписью «Giacomo Bini е Fratello» и штемпеля миланской почты лицо ее озарялось счастьем, словно она получала любовное послание!
Иногда Тибор не мог прийти, в таком случае она сама бежала к нему на улицу Надора. В валютном отделе Тибор имел отдельную уютную комнатушку с большой картой мира на стене, круглым курительным столиком и двумя удобными креслами в углу. Здесь они усаживались и под предлогом перевода письма разговаривали о стихах и о желаниях, здесь радовались, что оба любят игривую музыку Моцарта. И, если Агнеш ни под каким видом не удавалось убежать из конторы в течение дня, они встречались на полчаса во время обеденного перерыва или после работы, и уроки итальянского языка постепенно сменились длинными прогулками, концертами и бессонными ночами. «Как же это я раньше жила и не знала Тибора?» — часто думала Агнеш. Тибора, который так непохож на других юношей, во всем разбирается, полон сил, веселья и насмешек, которому стоило сказать только слово, и Агнеш пошла бы за ним хоть на край света. Мелкие и незначительные предметы от его присутствия обретали жизнь. Какой-нибудь карандаш, которым он писал, книга, которую он перелистывал, становились для нее милыми и задушевными друзьями, молчаливыми свидетелями ее любви. Если строго взвесить, сколько нежности, сколько любви, сколько искренности она нашла в Тиборе, или сравнить, чего она испытала больше — радостей или печалей, желаний или разочарований, — то, пожалуй, картина была бы безотрадной. Но зачем взвешивать? Надо смотреть на любовь, как на миллионы сияющих лучей, миллионы проблесков радости, как на дорогие минуты.
А сколько незначительных воспоминаний! Как-то раз они случайно встретились на углу Банковской улицы. Тибор выходил из Национального банка, а она входила в него. Оба спешили. Остановились только на минутку. Тенистые каштаны в розовом цвету кивали ветками, небо было ясное, веселое, голубое. По проспекту Вильгельма шел какой-то мальчик лет семивосьми, белобрысый, чумазый, в сандалиях; он задумчиво грыз ногти. Тибор погладил мальчика по головке и неодобрительно сказал: «Малыш, не бери пальцы в рот». Мальчик оторопел, вынул пальцы изо рта, вытер их о штанишки и убежал. Они громко засмеялись, еще с минуту постояли под лучами майского солнца, затем пожали друг другу руки и пошли по своим делам. И вот эта глупая сценка тоже воскресла в ее памяти. Розовые кисти каштанов, солнце, мальчик… Голос Тибора, он здесь, он с нею в этом запертом складе, он, словно луч, проникает к ней сквозь заботы и горести.
Агнеш поднялась и, как сомнамбула, снова направилась к водопроводному крану. Воспоминания доставили столько радости, что, казалось, навеки пропал страх, не покидавший ее в часы бдения. Она повернула кран и вздрогнула. Желтая, ржавая вода, разлетаясь брызгами, с шумом вырвалась наружу. Теплая, грязная, ржавая вода.
Но то была вода.
Сотая ночь
Неужто мне больше туда не возвращаться?
— Нет, никогда.
— Неужто я свободна?
— Свободна.
— А вдруг все это мне только снится?
— Не снится.
— Клянешься?
— Клянусь.
В распахнутое окно врываются миллиарды лучей майского солнца, вливается аромат сирени. На туго натянутом бледно-голубом шелке неба нет ни одного пятнышка. На далеких крышах домов реют красные и белые знамена, всюду букеты цветов. Она в объятиях Тибора, голова невольно склоняется ему на плечо. А Тибор не перестает ласкать ее, целовать.
— Я так счастлива, — шепчет Агнеш.
— Я так счастлива, — отдается эхом в пустом зале.
Глубоко вздохнув, Агнеш протягивает окоченевшие ноги.
Нахмуренные глаза ее в первые мгновенья, часто мигая, пытаются найти оборвавшийся сон.
Нет никакого сомнения — это был сон: она все еще находится в заброшенном складе. Сквозь стекла огромного окна по полкам и стенам расползаются тонкие пучки света. Глухая ночь, город в ожидании воздушного налета.
Сотая ночь! Агнеш вздохнула, прижав к сердцу руки. Сотые сутки проводит она здесь, взаперти, всеми забытая, сотый раз видит сон, будто снова свободно ходит по улицам, сотый раз со страхом прислушивается к жуткой тишине, когда внезапно останавливаются трамваи.