Море
Шрифт:
Стрелка часов ползла бесконечно медленно. А что, если крестная сегодня вовсе не придет или не удастся поговорить с ней с глазу на глаз? Тогда разумнее всего спрятаться и, дождавшись ухода грузчиков, вызвать ее по телефону и попросить, чтоб она вечером пришла к ней.
Было без четверти четыре, когда скрипнула дверь туалетной комнаты. Боже мой, а вдруг понадобятся мешки и рабочие зайдут сюда? Но нет! Она слышала, как кто-то, весело насвистывая, открыл кран и принялся шумно мыться.
— Пишта, подожди, — послышался голос из туалетной. — Не заприте как-нибудь и меня, я вовсе не желаю здесь торчать.
Наконец человек ушел. Какую-то минуту длилась тишина. Затем снова послышались шаги, скрип, что-то громко щелкнуло. Это, наверное, заперли большую дверь. Разговаривали одни мужчины. Значит, крестная так и не приходила.
Надо подождать еще немного. В теплой каморке царил полумрак, глаза девушки сомкнулись, и она забылась в глубоком тяжелом сне.
В плену
«Где я?»
Ответа не последовало. Конечности отяжелели, Агнеш не могла пошевельнуть ногой от усталости. От пыльных мешков исходил дурной запах. Агнеш с трудом вспомнила: она спряталась здесь вчера. Вчера? Ведь утро еще не наступило. Она протянула руку к выключателю, но тут же спохватилась. Чего доброго, кто-нибудь заметит свет в запертом помещении и подумает, что на склад забрались воры.
Пошарив перед собой руками, девушка встала на ноги. Сколько же сейчас времени? Вот дверь… Агнеш хватается за ручку, входит в туалетную и словно окунается в непроглядную темноту. Из крана по-прежнему однообразно каплет вода: кап-кап-кап. Или, может быть, это у нее так громко бьется сердце?
Мало-помалу Агнеш стала ориентироваться. Это, разумеется, переднее помещение, отсюда дверь ведет в кожевенный склад, с этой стороны — комнаты, заваленные мехами, здесь вот — дверь в контору. Не спеша подошла она к открытой двери и тут только стала кое-что различать: через огромное матовое стекло то и дело прорывался свет автомобильных фар и шарящих по небу прожекторов. Было десять часов вечера. Она подошла к телефону, подняла трубку. Тщетно было ждать гудка. Телефон не работал. Тем не менее Агнеш не положила трубку, а села к столу. Глаза ее постепенно привыкли к темноте. Вот она уже разглядела большой шкаф с документами, раздвижную дверь, ведущую в соседний, мануфактурный отдел. Телефон все еще безмолвствовал, выводя бедную девушку из терпения. Она пробовала дуть в трубку, набирать номер, стучать по рычагу. Телефон молчал. Решив попытать счастья позднее, Агнеш встала, положила телефонную трубку и осторожно вошла в мануфактурный отдел. Просторный зал с большими стеклянными окнами был довольно хорошо освещен и казался ей в полумраке каким-то огромным, страшным, враждебным. Удивительно, а она помнила его совсем не таким. Агнеш обошла все это помещение, никак не понимая, почему оно казалось ей таким странным. Снова сверкнули фары машин. Ага! Оказывается, склад пуст. Конечно! Из него вывезли все товары. Охваченная тревогой, она торопливо обследовала соседние помещения. Здесь всегда хранились седла, подпруги, сбруя, сапоги. А теперь, кроме пустых полок да соломы и оберточной бумаги, на полу ничего не было. Даже столы вывезены. Что здесь произошло?
Позабыв об осторожности, Агнеш перебегала из одного помещения в другое. Не было видно ни кож, ни бочек с дубильными материалами, ни мехов — ничего. Снова подбежала к телефону! Но телефон не отвечал. Уже одиннадцать часов, и его, наверное, выключили.
Девушка в ужасе выбежала в переднее помещение. Вот дверь туалетной, а вот и массивная дверь с решеткой. Теперь уже совершенно отчетливо было видно с наружной стороны решетку и огромный замок.
«Я в заточении!» — мелькнула у нее мысль.
Опять подбежала к телефону. Но гудка все нет. Забыв обо всех других опасностях, она с ужасом стала понимать, что оказалась запертой за железной решеткой в пустом складе.
И вот она в плену.
Кто знает, когда откроют этот склад. Может быть, все вывезли на запад и до конца войны сюда никто не придет. Телефон не работает, выхода нет, разве только выброситься с верхнего этажа на улицу?..
Будет сиять солнце или бушевать гроза — ей все равно. Придет день или наступит ночь — ничто от этого не изменится. Теперь ей придется остаться здесь. Заболеет она, будет ранена осколком или, может быть, зажигательная бомба упадет на здание — все равно спасения нет, положение безвыходное.
Как долго можно прожить без пищи? Две недели? Три? А потом? Разве постучать в дверь, чтобы услышал дворник и выпустил ее? Но куда же ей потом идти? Или переждать день? А вдруг крестная придет? Или завтра заработает телефон? Все равно до завтрашнего утра она не в силах что-либо сделать. Уже за полночь, надо лечь и попытаться уснуть.
Агнеш насобирала в темноте обрезков тканей и мехов, бросила все это в угол и легла. Лежа на спине, она смотрела широко открытыми глазами в окно. Ракеты и снопы света вонзались в грозовое небо. Господи, только вчера вечером они играли в машину времени. Гадали, что будет через десять лет! Что будет завтра? Боже, что будет завтра?
Она сложила руки, но ни молиться, ни спать не могла.
Пробуждение
На потолке зияет трещина. Один конец ее как бы разветвляется и напоминает четыре пальца скелета.
Эта картина невольно привлекла внимание Агнеш; при виде этой костлявой руки она лишилась сна.
Утром внутри склада царит сумрак. Матовые стекла на окнах, заклеенные на случай бомбежек полосами коричневой бумаги, почти не пропускают света.
Теперь склад уже не кажется таким огромным. Но голые полки, пустые шкафы по-прежнему нагоняют жуть. Телефон продолжает безмолвствовать. Она пробует включить свет: лампочки не горят. А время идет, вот уже пятый день никто не приходит. И она больше не сомневается, что склад эвакуировали и, может быть, до самого конца войны не будут им пользоваться.
Первые два дня Агнеш в отчаянии не знала, что ей делать. Броситься на дверь, застучать кулаками и позвать на помощь или сидеть тихо? Ведь более укромного места ей все равно на найти. Примерно в десять часов утра и одиннадцать часов вечера, как правило, начинали выть сирены. В такую пору в ней пробуждался инстинкт самосохранения, она обливалась холодным потом, от страха начинали стучать зубы, а в животе появлялась какая-то боль. Затем сирены оповещали отбой, и Агнеш, блуждая по складу, продолжала свои поиски среди пустых коробок, валявшихся на полу газет, обрезков меха, досок. На одном из прилавков она обнаружила буханку хлеба и кусочек сала. Кто-то начал было есть, да так все и оставил. С жадностью набросилась девушка на это сокровище, сразу все съела. Еще в первый день ей удалось найти в переднем помещении жестяной бидон с протухшей на дне водой и неприкосновенный запас еды, заготовленный на случай, если в дом попадет бомба. В небольшом ящике из-под сахара оказались бинт и четырехдневный рацион военного времени. Она засмеялась. По обнаруженному свертку было видно, что его приготовила крестная; тут было испорченное варенье, несколько банок томатов, две банки мясных консервов, кулек сухой таргони [24] и сушеный чернослив. Это же пища! И не мало! Можно будет прожить несколько недель! Агнеш решила отказаться от всяких попыток к бегству. Ведь она хотела спрятаться, укрыться от бури. А разве ей найти убежище лучше этого?
24
Таргоня — сушеное тертое тесто.
В детстве она больше всего любила книгу о Робинзоне. Многие страницы заучивала наизусть, зачитывала их до дыр. Миллион раз создавала в своем воображении, мысленно рисовала картину гибели корабля. Вот утихает буря, и выброшенный волнами на берег Робинзон приходит в себя. Он осматривается вокруг на неизвестной земле, взбирается на скалистую гору и смотрит вниз. Во все стороны простирается море, безграничное сердитое море, — значит, он очутился на острове. И Робинзон восклицает: «Я сам этого хотел!»
Эти воспоминания далекого детства согревали сердце Агнеш. Вот и она оказалась на заброшенном острове, вокруг бушует ураган, но у нее хватит сил дождаться конца.
— Я сама этого хотела! — произносит она вслух и окончательно решает остаться здесь и позаботиться об удобствах. Правда, долго ей не придется ждать, каких-то несколько дней, в худшем случае одну-две недели.
Первые дни прошли в методическом обследовании помещений. Эта работа отвлекала и увлекала девушку. Агнеш снова и снова обшаривала все закутки склада, старалась запомнить, куда ведет та или иная дверь. В письменном столе Агнеш нашла бумагу, карандаш и составила план своего жилища. В большую четырехугольную переднюю выходило пять дверей. Самые большие, зарешеченные двери вели в коридор. Сквозь матовое стекло в филенках, забранное очень густой решеткой, нельзя было разглядеть, что делалось во дворе. На стекле виднелась надпись, сделанная большими буквами: «Вдова Гашпара Кинчеша, урожденная Юлианна Шомоди, кожевенные, текстильные изделия, седла, военное обмундирование». Дверь напротив вела в контору, а соседняя дверь — в туалетную. С правой стороны было еще две двери: одна — в меховое отделение, другая — в красильное. Из конторы, не заходя в переднюю, можно было попасть в другие помещения. Меховой склад состоял примерно из пяти разных по величине комнат. Здесь, разумеется, хранили не только тюки мехов, но и сукна, и ткани, и готовое платье, и кожаные пальто. И, несмотря на то, что сейчас склад пустовал, все же чувствовался запах нафталина и дубленой кожи. В помещениях тянулись ряды пустых полок, прилавки, стояли высокие стеллажи, между которыми были протянуты шесты, увешанные деревянными плечиками.