Моритур
Шрифт:
— Да я только за. Пойду ребятам твой любимый гамбургер закажу с картошкой. Ну и Влада угощу на прощанье стейком с кровушкой и вампирским винишком, а то у него ж теперь диета. — поддел упыря Карро и тоже исчез.
— Спасибо. — поблагодарил беллатора Влад, когда они остались наедине. — Я знаю, что мне грозило куда большее наказание, чем сокращение рациона и перевоспитание.
— Пожалуйста. — кивнул Гадриэль. — Не люблю быть должником, так что за то, что ты впустил меня в поезд, а потом проследил за тем, чтобы я вышел из него целый и невредимый — я тебе ничего больше не должен. Как и Лиза. Ну и историю с любовным зельем больше не вспоминаем.
— Договорились. — кивнул уже Влад. — Мы с вами
— Мальца этого мне искренне жаль, но сам знаешь, никто бы в живых его не оставил после того, как он совершил убийство. И ты лучше всех знаешь почему. Но я смягчил ему казнь как мог. Отменить ее было не в наших с тобой силах. Но свое обещание родителям мальчика ты сдержал. Ты приглядывал за ним и сделал все, чтобы он продержался 3 месяца. Но он не продержался и в том твоей вины нет. Хотя меня больше интересует как они умудрились развести тебя на Обещание на Крови?
— Ты… — осекся Влад. — Ты откуда об этом знаешь?
— Гарри Поттера начитался, пока в лазарете после нападения колдунов лежал. — ушёл от ответа Гадриэль. — Но я все правильно вычислил. Не мог же ты просто так рисковать всем ради мальчишки, вот я и подумал, что с тебя взяли Обещание на Крови, ещё и перед смертью. Размяк или что посерьёзнее?
— И то и другое.
— Бывает. Но совесть твоя чиста, ты обещание сдержал. А я поговорю с Метусом, и похлопочу за мальчишку, чтобы он приютил его в своей деревеньке в Чистилище. Большего для него я сделать не в силах.
— С Метусом? — округлил глаза Влад. — Так это правда, что ты тогда и с ним мирный договор подписать смог?
— Правда. Только знают ее единицы не просто так. — недвусмысленно изрёк беллатор, который в историю подписания этого договора никого посвящать не собирался. — А вообще пора перемещаться в «Псарню». Карро там уже все приготовил.
Взяв второго подсудимого за руку, Гадриэль покинул здание суда и переместился в заведение Карро, где столик был накрыт, а пиво «Бонумское» пузырилось в большой стеклянной кружке рядом с вином «Довольный упырь».
— И, чтобы там я не говорил на суде, следуя правилам и кодексу, я также как и ты считаю, что мальчишка — жертва своих родителей, которые не могли его вовремя отпустить. — признался Гадриэль во время совместного обеда. — Они собственными руками разрушили будущего своего ребёнка и обрекли его на неминуемую смерть. И все это не из-за любви, а из-за слепого эгоизма.
— Знаю, Гадриэль, и от этого мне ещё больнее. — честно признался Влад. — Я же спрашивал у предикторов какая ждала его участь. Он бы стал чудесным биоинженером, завёл любящую семью с тремя детьми и умер бы счастливым. Даже в самых плохих вариациях будущего он умирал от старости и счастливым. Но этого не произошло, потому что его мама любила только себя и погубила всю свою семью. О ее гибели я не тоскую, а вот мужа ее мне искренне жаль, выдающийся был историк, который очень много полезного сделал для не только для нашего вампирского сообщества, но и для всех людей.
— Его и помянем. Как и наши с тобой наивные мечты. — кивнул Гадриэль и осушил кружку с квасом.
Глава 13
Мир однобок и многогранен. Испещрен вдоль и поперек и полон неизведанных мест. Он манит и отталкивает. Он банален и экстраординарен. Огромен и способен ужаться до одной комнаты. Главное, чтобы в этой комнате было окно, позволяющее смотреть на мир. Окно, дающее возможность сметать преграды и представлять, что ты тоже являешься частью мира. Окно, глядя в которое, ты можешь мечтать, что мир — земля возможностей, а не зелено-голубой шарик на подставке, стоящий на столе.
В комнате одного очень желанного ребенка такое окно было. Открывали его не часто, чтобы чудом доставшая маме девочка не простыла. Она
Малышка росла болезненной, ведь такие поздние дети не могли быть здоровыми (по мнению матери и ее подруг, конечно же, а у врачей было расходящееся с ними мнение, потому в учёт оно не бралось). Большую часть времени эта девочка проводила не в саду, цветущем у окна, а перед окном, отделенная от внешнего мира хоть и прозрачной, но стеной. Девочка росла, но не выходила в яркий мир, открывающийся за окошком. Она не ходила в детский сад, где не только друзья, но дополнительные болячки (а у тебя и своих хватает). Она не ходила на детскую площадку, где не только дети и общение, но зараза с антисанитарией (если бы я хотела, чтобы ты ела песок, давала бы тебе его вместо завтрака). Она сидела дома, где было стерильно и безопасно (и не надо потом по полдня руки с мылом отмывать). Сидела дома, где мама была лучше любой воспитательницы (у которых одни песенки на уме и никакой дисциплины). Дома, где каша (сваренная только на воде, но не в коем случае не на молоке, от которого начнется дисбактериоз) была без комочков.
В таком идеальном мире могла жить только идеальная девочка — та, что всегда и во всем слушается маму. Иначе — идеальный мир лопался как мыльный пузырь и совсем не идеальная девочка стояла в углу и потирала попу, пока ее совсем не идеальная мать кричала своим отнюдь не идеальным голосом. Когда голос садился, возвращался и идеальный мир, и отец, которого к дочери особо не подпускали (чтобы не портил своими деревенскими замашками, хватит и того, что уже испоганил породу сельскими генами).
Идеальный мир, созданной матерью «голубых кровей», за пределы комнаты не выходил. Послабления делались только для маленького сада, разбитого под окном. Каждый день (час после завтрака и час после обеденного сна) девочка проводила в нем. Но небольшой клочок земли даже неуёмная детская фантазия не могла превратить в огромный мир, который так хотелось познать. Не могла населить друзьями, которых так не доставало. Качаясь на качели, девочка лишь мечтала о том, что поезда, чьи гудки она слышала вдали, однажды увезут и ее. В шесть лет мечта о свободе сбылась. Девочка пошла в школу (потому что идиотки из отдела образования не нашли должных причин для ее обучения на дому).
Правила и идеальность распространились еще и на школу. Девочка должна была быть лучшей абсолютно во всем (чтобы не позорить свою порядочную маму, ей и пустоголового мужа хватало). В оценках, в тетрадках, в ответах у доски, в школьной форме, в улыбке, в туго заплетенных косичках — везде должна была прослеживаться дворянские корни и «порода». Но ее было, потому что девочка была девочкой, а не собачкой. Из-за этого печального недоразумения прогулки совсем не уточненной леди в угол участились (для твоего же блага, иначе вырастешь безмозглой и неотесанной как твой отец).
Девочка росла (все же такой же бестолковой, как и папаша) и превратилась из малышки в красивую девушку. Теперь она еще сильнее мечтала уехать из родного городка, объехать мир и найти свое призвание, но мать все также не выпускала хрупкую птичку из гнезда и стращала историями о жутком пугающем мире. Девушка делала вид, что все также им верит, но планировала побег из отнюдь не золотой клетки. В пятнадцать она отважилась на первый жест непослушания и вернулась домой с побитым котенком. Доводы о том, что она в состоянии заботиться о питомце разбились о каменное лицо матери, потребовавшей отнести блохастое чудовище обратно на помойку. Девушка не могла бросить котенка, потому обратилась за поддержкой к соседке.