Морская дорога
Шрифт:
Наступила зима. Снега навалило по самую крышу, а внутри было как в тёмной, грязной и холодной пещере, несмотря на то, что мы топили очаг высушенными водорослями. Всё что я помню о той зимовке — это грязь. Повсюду сажа, тюлений жир, дым и грязь, а горячей воды не было вовсе. Мне нравится жизнь в Глаумбере хотя бы потому, что там есть горячий источник. Раз в неделю, накануне воскресенья мы купаемся в нём. Смыть с себя всё былое — самое лучшее заклинание против злых сил. В Гренландии это почти невозможно. Здесь тоже не самая чистая страна, но, похоже, там, где солнце способно прогнать силы зла, это и неважно.
В Херьёльфснесе среди грязи, тьмы и голода призраки чувствовали себя вольготно.
Пусть тебе всё это кажется кошмаром, но люди никогда не отчаивались. Даже тогда я ясно видела, что всё это благодаря Херьёльфу и его сыну Бьярни. В Исландии люди до сих пор насмехаются над Бьярни Херьёльфсоном, человеком, который первым увидел Винланд, но даже не попытался высадиться. Я могу понять его. Бьярни — "однодум", он отправился в плавание на поиски отца. Ты знаешь, как это случилось, нет? Херьёльф отплыл в Зелёную страну тем же летом, что и Эрик, а Бьярни тем временем был в Норвегии. Когда Бьярни вернулся в Исландию, отца не оказалось дома, он оставил сыну послание следовать за ним в Гренландию. Так Бьярни и сделал. Мой отец сказал, что у Бьярни нет смекалки. Но, конечно же, мой отец завидовал ему, потому что сам тогда не отправился с Эриком, и это бросило тень на его репутацию на всю оставшуюся жизнь. В Гренландии почетно считаться одним из первых поселенцев. Бьярни вез отцу богатый груз, он не был дураком, и поэтому не стал рисковать, исследуя новые земли, ведь уже наступила осень. Он поступил разумно, Карлсефни всегда так считал. А ещё, он говорил, что если бы Бьярни первым достиг той земли, то поселение в Винланде существовало бы и по сей день. Я не утверждаю, что во всём виновата семья Эрика. Карлсефни тоже сыграл свою роль. Но Карлсефни не испытывал зависти, он признавал, что Бьярни в какой-то мере был более достойным человеком.
Во всяком случае, той зимой я была на волосок от смерти, но Бьярни Херьёльфсон всячески поддерживал нас, и я поняла, что могу доверять ему. Он был язычником, как и его отец, но мне казалось, что по своей природе он верующий.
В Херьёльфснесе был христианин, вольноотпущенник, кельт с Гебридских островов. Той зимой он уехал в Эриксфьорд, так как Тьёдхильд, жена Эрика, послала за ним. Херьёльф сказал, что Тьёдхильд хотела поговорить с ним о новой вере. Мой отец выдохнул с облегчением. Он считал, что его собственное крещение может показаться помехой в Гренландии. Ведь Эрик был не из тех людей, что жаловали новых богов.
— Эрик всё такой же, — сказал Херьёльф, когда Торбьёрн спросил его об этом. — Но Тьёдхильд готова без конца слушать о новом боге. Не самая благополучная ситуация. Но ты сам всё увидишь. Думаю, будет лучше, если мы больше не будем обсуждать это.
Мой отец запросто мог поменять веру, если это было выгодно, но я чётко дала понять, что не сделаю этого. Не потому что я так уж глубоко веровала, а, боюсь, из-за того, что презирала отца, и вела себя как зануда.
— Надеюсь, что встречу в Эриксфьорде христиан, — сказала я. — Рада, что вы сочувствуете им.
Херьёльф не обратил внимания, но Бьярни задумчиво посмотрел на меня. Когда остальные вышли, чтобы на зиму вытащить на берег корабль моего отца, он подозвал меня и показал мне надпись, выжженную на изголовье его кровати.
— Ты можешь прочесть это?
— Нет.
— Тогда я прочту тебе по памяти:
Я молю Господа
Направить меня в моих странствиях
Пусть Господь на небесах
Раскинет надо мной свою распростёртую длань.
— Это звучит примерно так, насколько я помню. Я не христианин, но уважаю того, кто сделал эту надпись. Он вырезал её для меня, прежде чем отправился в Братталид. Я нисколько не удивлюсь, если Тьёдхильд поверит в то, что он ей расскажет. Вот увидишь.
Я попросила Бьярни повторять те слова до тех пор, пока не запомнила, и с тех пор использую их вместо заклинания. Лучшее заклинание — обычные слова. Их легко носить с собой, не теряя. Я почувствовала, что после этого Бьярни стал моим другом. Херьёльф мне тоже нравился. Это был добродушный человек и рачительный хозяин. Той зимой он столкнулся с немалыми трудностями, ведь на его плечах лежала судьба целого поселения. Он был уверен, что этой страной владеет злой дух, и поэтому в середине зимы послал за искусной колдуньей, которая жила в доме Торкеля.
Когда пришла эта колдунья, Торбьёрг, признаю, поначалу она произвела на меня впечатление. Уверена, она положила на меня глаз. Думаю, она хотела, чтобы я стала похожа на неё. Торбьёрг совершенно отличалась от Халльдис — ей нравилось устраивать представления, и думаю, при этом она скорее наслаждалась показной стороной ритуала, чем заботилась о его сути. Но я не могла отказать ей. Я хотела, ведь придерживалась другой веры, но поняла, что она делает, и что-то во мне ответило. Я исполнила свою роль так же хорошо, как и она, и меня ошеломило то видение, которое она вызвала.
Я не хочу описывать здесь ничего, что связано с колдовством. Только не здесь, в этой озарённой солнцем обители. Эта женщина, должно быть, уже давно умерла, и всё это произошло в другой стране. Думая об этом, я слишком многое вижу её глазами, а я совсем не желаю этого.
Я, Торбьёрг, призванная в зал Херьёльфа в зимнее солнцестояние в год страшного голода, и вот что я вижу.
Я сижу на почётной скамье за столом Херьёльфа. Я вижу мужчин, пропавших на охоте, тех, кто никогда не вернётся с рыбалки. Женщин, что умерли от голода, отдав последнюю еду своим детям. Я вижу младенцев, которым не суждено выжить и узнать свои имена. Вижу путешественников, их тела распухли от морской воды, их много — больше, чем живых, собравшихся здесь. Впервые в этой новой стране, число мертвецов превысило число живых. Беззаботное время ушло.
Живые и мёртвые столпились вокруг стола, белая кожа обтягивает кости. Глаза живых блестят от голода, глазницы мертвецов пусты. Я вижу молодую девушку с бледным лицом и язвами на руках. Над ней парят два призрака, она сидит рядом с почётной скамьёй и не сводит с меня глаз. Прежде чем вкусить эту скудную пищу, я должна провести ритуал. Я смотрю ей в лицо, и вижу — она очень хорошо знает, о чём я говорю.
Я прошу женщину помочь мне пропеть заклинания, я знаю — она единственная здесь, кто может сделать это как следует. Но она не выходит. Наоборот, она опускает глаза и сплетает ладони. Я жду, чтобы кто-нибудь заговорил с ней. Как я и ожидала, Херьёльф повторяет мою просьбу.
— Есть здесь кто-нибудь, кто может пропеть заклинание? Отзовитесь сейчас же, от этого зависит, переживём ли мы эту зиму.
Она негромко отвечает ему.
— Я не колдунья, но в Исландии моя приёмная мать научила меня петь заклинание, о котором ты говоришь.
— Тогда выйди.
Я чувствую тревогу Херьёльфа, и когда она отвечает, то понимаю, из-за чего.
— Я говорила тебе, что я христианка. Я не могу участвовать в этом.
Она говорит это, и всё же не принесла с собой в зал Херьёльфа новых богов. Раньше у нас был христианин, и его бог не жалует меня. В отличие от него эта девушка хорошо знает, кто я такая. Я жду, чтобы Херьёльф разрешил этот вопрос.