Морская дорога
Шрифт:
Однажды ночью, пытаясь утешить меня, он сказал:
— Если с тобой заговорит призрак Торстейна, он скажет тебе лишь хорошее. Весной ты отвезёшь его тело в Братталид, и благодаря тебе он будет покоиться с миром. Думаю, он желает, чтобы твоя жизнь сложилась впредь более удачно, и мне кажется, что после всего этого, так и случится.
— Почему ты так думаешь? — спросила я, повернувшись к нему, потому что на самом деле ждала, чтобы кто-нибудь сказал мне, что жизнь не всегда будет ко мне так сурова.
— Я уверен в этом, Гудрид. Ты вновь выйдешь замуж. Предполагаю, ты уедешь из Гренландии, здесь не место для такой женщины, как ты. Возможно, тебя возьмёт в жены исландец. Но ты обязательно выйдешь
Я рассмеялась сквозь слёзы.
— Ты же не провидец, Торстейн, и не можешь этого знать.
— Ну да, я обычный деревенщина. Но порой даже таким как я, даётся маленький дар. И такая прозорливая женщина, как ты, может посмеяться надо мной, — и тогда я ущипнула его, — но я точно знаю то, что знаю.
Это правда, Агнар, он знал. А если бы не знал, не думаю, что стал бы искушать капризную судьбу, чтобы просто успокоить меня. Я считаю, он действительно знал. Здесь, в Риме, Торстейн Чёрный представляется тебе дикарём. Ты видишь его грязным, со всклоченными волосами, огрубевшее от непогоды тёмно-коричневое лицо, словно выделанная кожа. На нём засаленные штаны из тюленьей кожи, сапоги мехом наружу, и куртка из толстой медвежьей шкуры, которая когда-то была белой. На поясе два ножа без ножен. А если бы ты видел, как он разрывает пищу пальцами, вместо того, чтобы пользоваться ножом, и постоянно жуёт сырую ворвань, так что насквозь пропах ей, то с отвращением отпрянул прочь. Ты считаешь его грубым мужланом, который не в состоянии связать двух слов на родном языке, ты опустил бы перед ним глаза, чтобы не пришлось с ним заговорить. Нет, даже просто представить его здесь, в Риме невозможно, это всё равно, что мысленно соединить оба конца мира. Иногда я забываю, где сейчас нахожусь, но до сих пор вижу его таким, каким запомнила, хоть это и невероятно.
Он всегда держал данное мне слово, и я довольна, что смогла кое-что сделать для него. Весной, как только море вскрылось ото льда, мы починили корабль, вышли в море, и довольно легко добрались до Эриксфьорда. Когда мы вернулись в Братталид, Эрик принял меня в свою семью, будто родную дочь. На самом деле, согласно его понятиям, так и было. Не ко всем вдовам относятся так хорошо, но в семействе Эрика научились великодушию у него самого, и когда пришло время, Эрик устроил мне свадьбу, будто я его родная дочь, но об этом позже. Когда я рассказала, что для нас сделал Торстейн Чёрный, Эрик был готов отблагодарить его как угодно, что бы я для него ни попросила. Именно так Торстейн получил от Эрика ферму, и с тех пор к нему стали отпроситься, как к родственнику хёвдинга.
Я боялась возвращения в Братталид из-за дурных новостей, которые мы принесли, но, когда мы сошли на берег, оказалось, что наша история не стала неожиданностью. Когда люди спустились на берег, чтобы помочь вытащить корабль на сушу, шёл дождь. Тела молча вынесли и уложили на землю. В сыром воздухе повис запах смерти, и очень скоро над тем местом, где мы стояли, закружились мухи. Я не помню, как именно я озвучила эту новость, но буду до самой смерти помнить лица Эрика и Тьёдхильд, когда они услышали это. Ни один не произнёс ни слова, и не пожаловался. Эрик Рыжий стоял неподвижно и смотрел на море. Тьёдхильд, казалось, ушла в себя, и я помню, как рассматривала её лицо, тонкую морщинистую кожу, обтягивающую череп, мне казалось, я привыкла видеть во всём смерть. Затем я почувствовала, как кто-то положил руку мне на плечо, я оглянулась и увидела Лейфа. Он смотрел на меня серьёзно, но без скорби. Я знала, он тяжело переживает потерю обоих братьев, но уверена, что никогда и никому не покажет своих чувств. Он сказал мне:
— Тебе пришлось нелегко, Гудрид, — чего никто мне ни разу не говорил, а затем взглянул на своих родителей. — Гудрид, — продолжал он, — давай отойдём ненадолго? Я хочу кое-что сказать тебе.
Озадаченная его словами, я отправилась с ним, мы поднимались от берега по песчаной тропинке, среди чертополоха и лапчатки.
— Тебе выпало тяжёлое возвращение домой.
— Да и тебе нелегко, — сказала я.
— Гудрид, твой отец...
Как только он заговорил, я сразу догадалась, что он хочет сказать, и поняла, что должна была узнать об этом раньше. Если бы я не была настолько поглощена своим горем, своей несправедливой судьбой, я смогла бы понять, что Торбьёрн тоже повстречался со своей судьбой той же зимой.
— Как это случилось? — спросила я поспешно, и Лейф мельком взглянул на меня сквозь моросящий дождь.
— Так ты знала?
— Мой долг знать об этом, — сказа я неопределённо.
— Он отправился в Хвалси к Торкелю поохотиться на тюленей. Сразу после Йоля была добрая охота. Он дошёл до лунки в паковом льду, до неё было меньше мили от берега. Когда Торбьёрн не вернулся к закату, его стали искать, и раб нашёл его — твой отец упал в воду и утонул. Его тело всё ещё плавало. Поскольку вы христиане, его принесли сюда, и Эрик позволил нам с матерью похоронить его на церковном кладбище в Братталиде.
Я молчала. Я должна была заплакать, но слёз не было. Возможно, у меня их не осталось вовсе. Охотник часами стоит с копьём в руке возле одной из такой лунок, ожидая, когда животное всплывёт на поверхность. У него есть всего миг, чтобы нанести удар, а если он промажет, то зверь сделает вдох и скроется под водой. Всё это время охотник в одиночестве стоит неподвижно и пристально наблюдает за лункой, отверстием с тёмной водой. Карлсефни как-то сказал, что это похоже на то, будто ты наблюдаешь за дверями в ад. Ты видишь, как появляются и исчезают жуткие твари, — тюлени движутся подо льдом, они кажутся кошмарными созданиями с бездонных океанских глубин. Порой кажется, что круглое отверстие начинает расти, будто туннель или зеркало, это словно смотреть в радужную оболочку собственного глаза. Он сказал, что человек может шагнуть в лунку по своей воле не потому, что поскользнулся, а потому, что его тянет туда, и ничего нельзя поделать. Карлсефни не был знаком с моим отцом, но я говорила с ним о смерти Торбьёрна, как и обо всём былом.
Не уверена, что вообще понимала своего отца. Торбьёрн жаловался, что никогда не знал своего отца Вифила, вольноотпущенника, бывшего раба. Я ощущала себя виноватой, что не почувствовала его смерть, и долгое время пыталась представить, как это случилось. Я видела эти круглые отверстия во льду, и убитых тюленей, когда их привозят к дому. Ни разу не видела, как их убивают, это не женское дело. Я не могу представить напряжённые часы ожидания. Я даже не уверена, была ли смерть Торбьёрн случайной. Он всегда казался мне чужим, а его мысли непостижимыми. Я никогда не могла взглянуть на жизнь с его точки зрения, и долгое время чувствовала, что должна была попытаться что-то сделать, чтобы спасти его, правда, не знаю, что.
Когда Лейф рассказал мне об этом, я ничего не ответила. Наедине со мной он мог быть удивительно внимательным, никоим образом не давил на меня, мы молча поднялись к церкви, возле которой под земляным холмиком лежал мой отец. Торбьёрна похоронили недавно, когда земля оттаяла. Когда я подошла к свежей насыпи, то не плакала и не причитала. Я стояла, будто застыла, словно ледяной холод проник в мою кровь и превратил живую плоть в мёртвое тело. Я ничего не чувствовала к отцу, внутри царила пустота, я не могла представить его ни на небесах, ни блуждающим за пределами нашего мира, и с тех пор я больше не могла представить его образ.