Морская школа
Шрифт:
– Тетя Таня, – спросил однажды у моей матери Костя Чижов, – зачем у вас эта коптилка горит? Ведь бога нету…
– Кто знает, есть или нету. Пусть горит, не мешает. Ты не смотри!
Она, конечно, знала, что никакого бога нет, но у нее еще остались привычки старой жизни. И с этими привычками ей, видимо, было нелегко расстаться.
Зная, что я поступаю в морскую школу, мать переживала и чувство гордости, и чувство тревоги. Ее муж и ее отец, ее братья и ее племянники были моряками. Кем же еще мог быть ее сын, если не моряком?
Но жизнь матери проходила в постоянной мучительной тревоге. В детстве и юности она ждала из плавания своего отца. Потом она вышла замуж за моряка, и по прежнему, когда мой отец уходил в рейс, ее сердце не имело покоя.
Несколько лег назад отец погиб. Сгладилась ли в ее душе эта тяжелая утрата? А вот пройдет год-другой, и в море, в длительные рейсы, – а для матери моряка они кажутся особенно длительными, – уйдет сын. И снова в томительном терпении она будет ожидать сына, как прежде ожидала отца и мужа.
Дедушка успокаивал маму:
– Теперь плавать не то, что в прежнее время. Из порта вышли – и в пароходстве уже знают об этом, едва двадцать миль прошли – и опять сообщают, курс такой-то, все живы-здоровы, кланяйтесь деточкам, капитан обедает, ест рисовую кашу с молочком, потом будет кофий пить… А бывало уйдешь в рейс, так о тебе дома ничего и не знают, пока не вернешься. Теперь в море погибнуть – надо еще мозгами пораскинуть…
Дед Максимыч, конечно, шутит, преувеличивает. Но ведь надо же мою мать как-нибудь успокоить. А то, что его внук Димка станет тоже моряком, как он сам и как его сыновья, – это ему по душе.
Раньше тихими летними вечерами мать обычно сидела у окна, починяя мою или отцовскую одежду. Она ожидала из рейса отца. И когда он появлялся, она бросала шитье, улыбалась какой-то совсем новой, светлой и тихой улыбкой и подходила к нему. Отец, почему-то всегда смущенный, обнимал ее и коротко спрашивал «Ну как?» Потом мать принималась хлопотать об ужине.
В первый день, возвращаясь из школы, я еще с улицы увидел у окна маму. Она сидела и что-то шила Она тоже увидела меня и встала. И улыбнулась той светлой улыбкой, которая запомнилась мне со времен отца.
Не означала ли эта улыбка, что в моей мальчишеской жизни наступила новая пора?..
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
СВОИМИ РУКАМИ
В учебной мастерской на стене висел огромный фанерный щит. На щите были укреплены изделия тех ребят, которые учились уже второй год. Поблескивали отполированными гранями слесарные ручники, различных размеров клуппы с плашками для нарезания резьбы, ручные тисочки, угольники, плоскогубцы и круглогубцы. Нам никак не верилось, что такие замечательные вещи изготовлены нашими соломбальскими мальчишками, которые еще год назад лазили по заборам, играли в «чижика» и не смогли бы сказать, для чего служит кронциркуль.
Но вот прошел месяц, и Василий Кондратьевич уже многому научил нас в слесарном деле. Мы прорубали крейцмейселем канавки в железе и чугуие, выравнивали напильниками поверхности, действовали ножовками, дрелями и шаберами.
Все ребята спешили поскорее закончить одну работу, чтобы получить очередную, более сложную.
Костя был в числе первых – он уже опилил поковку болта, нарезал его и теперь делал для этого же болта гайку.
Мы с Илько застряли на просверливании отверстий. Просверлить ручной дрелью десять отверстий в толстой чугунной плитке – это была для нас нелегкая и очень длительная работа.
Гриша Осокин отстал даже от нас.
И вдруг произошло невероятное. Накануне Гриша начал также сверлить отверстия в чугунной плитке. Часа полтора перед окончанием работы он яростно крутил рукоятку дрели, но дело у него двигалось плохо. Он не просверлил и одного отверстия. На другой день Гриша снова принялся усердно трудиться.
Вдруг он спросил у меня:
– Много еще осталось?
– Скоро восьмую досверлю.
– А я уже закончил все десять.
– Не ври! – не поверил я.
Гриша подошел ко мне и показал свою плитку. В ней действительно были просверлены насквозь десять отверстий.
Я усомнился:
– Это не твоя плитка.
– Ну да, не моя! Видишь, номер мой.
На изделии каждого ученика выбивался личный номер. На плитке, которую показал мне Гриша, стоял его номер – «19».
– Что-то очень быстро, – удивился я. – Когда ты успел?
– Вот сумей-ка! – Он усмехнулся и пошел сдавать работу мастеру.
– Осокин нас опередил, – сказал я Илько.
Илько продолжал сосредоточенно работать и ничего не ответил.
«Нужно торопиться», – подумал я. Мельчайшие, словно пыль, серые опилки чугуна сыпались из-под сверла на губки тисков. Рукоятка проворачивалась с трудом.
Когда, по моим расчетам, сверло уже должно было выйти с обратной стороны плитки, неожиданно что-то хрустнуло. У меня помутилось в глазах. Отдернув дрель, я увидел кончик сверла, торчащий в плитке. Другой кончик оставался в дрели. Сломал!
Я положил дрель на верстак и огляделся. Все ребята работали, мастера поблизости не было. Кажется, никто не заметил этого неприятного происшествия.
Но что же делать? Не следовало торопиться и сильно нажимать на дрель. Если бы где-нибудь достать сверло такого же размера!
Я попытался вытащить обломок сверла из плитки, но тщетно. Стальной стерженек со спиральными вырезами словно врос в чугун. В этот момент к моим тискам подошел Илько. Он хотел что-то спросить, но заметил поломанное сверло и встревоженно взглянул на меня:
– Сломал?
– Ну да, только молчи. Попадет мне теперь! Что делать?
– Не горюй, Дима, – участливо заметил Илько. – Давай скажем Косте.
Мы позвали Костю на совещание. Но чем он мог мне помочь? Костя наморщил лоб, ничего не придумал и сказал: