Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЕРОЙ ТРУДА
На первой весенней рыбалке дед Максимыч простудился и захворал. Болезнь свалила старика в постель, и это, конечно, было для него большим горем. Обидно лежать на кровати и прогреваться малиновым чаем, когда вода в речках спала и проходит самое лучшее время рыбацкого промысла.
Течение на Северной Двине и на Кузнечихе стало совсем кротким. Начались беломорские приливы и отливы: каждые четверть суток вода меняет свое движение – то вверх идет по реке, то вниз.
Черемуха отцвела и завязала узелки для ягод. На дальних речонках кувшинки уже распластали на водной глади, словно на столе, широкие листья – зеленые блюдца. А пройдет неделя, другая – и водяные лилии раскроют свои чистые и нежные фарфоровые лепестки. Движимые беспокойным течением, будут покачивать крепкими головками ярко-желтые балаболки.
На берегах у самой воды поднялась осока. Трава эта злая, коварная: сорвешь ее – руку до крови порежешь. В воде частый ситник встал и укрывает в своих зарослях пугливые утиные выводки.
Птичьим пересвистом и пощелкиванием встречается утро в лесу и в прибрежных кустарниках. А вечером, когда лежишь у затухающего костра, назойливо тянется в тишине над самым ухом тончайшая комариная струна. Взмахнешь рукой – и сорвется струна, а полминуты спустя опять: з-з-з-з…
Ничего нет более радостного и волнующего для рыбака, чем неожиданный и сильный, как взрыв, всплеск крупной рыбы. Тут остается только гадать: щука-злодейка за мелюзгой гоняется или красноперый язь на поверхности резвится?
Впрочем, дед Максимыч в таких случаях долго не раздумывал и не гадал.
– Греби, Димка, к тому берегу! – говорил он мне чуть слышно и лукаво подмигивал. – Сейчас возьмем ее, голубушку. Только тихо, не спугни!
И вот из карбаса заброшен невод. Деревянные лопаткообразные поплавки, поддерживающие сеть в воде, расположились на реке полухороводом. А в середине, там, где у невода матица, чуть покачивается главный поплав, напоминающий маленькое седло.
Мы с дедом вылезаем на берег. Дед тянет одно крыло невода, я – другое. Постепенно мы сходимся, торопливо вытягивая сеть. Главный поплав все приближается и приближается к берегу.
– Ниже нижницу! – кричит дед и с ожесточением бросает ком глины в воду перед главным поплавом.
Это для того, чтобы рыба, испугавшись, шла наутек и попадала в матицу. А матица – такой мешок из мелкой сетки в середине невода, из которого рыбе уже не выйти.
Вдруг бац! Вырвалась рыба из воды вверх, сверкнула серебряной чешуей и перелетела по воздуху через поплавки – только ее и видели.
– Ах ты, лихорадка, ушла ведь! – досадует дед, а сам, склонившись в воде, продолжает поспешно выбирать сеть.
В крыле ему уже попалась не успевшая уйти в матицу белобокая плотва. И кто-то тяжелый и сильный буравит воду – окунь, а может быть, и налим. Эх, только бы не шмыгнул под нижницу, не перепрыгнул бы через верхницу!
Разгораются рыбацкие страсти…
И все это видит и переживает дед Максимыч, хотя он сейчас и лежит на кровати под дряхлым своим полушубком.
Как диво дивное, стоит за окном светлая северная ночь. Наступил тот самый изумительный час, когда нет солнца, а заря заката слилась с зарей восхода. Не спится старому Максимычу. Думает он и сетует на свою болезнь. Привязалась она не в урочный час. Но все равно Максимыч ее пересилит, смерти не дастся. Добро бы год-два назад, когда жизнь была такая – хоть ложись да помирай. А теперь не то время, чтобы зазывать к себе старуху смертушку.
Смотри, сколько заботы о старике! Перед маем заходил Николай Иванович и сказал:
– Особым постановлением тебе, Андрей Максимович, Советская власть установила пенсию. И за квартиру теперь будете платить по самой малой норме, как семья героя труда и пенсионера. Да не Орликову, потому что отныне этот дом ему не принадлежит, а принадлежит коммунальному хозяйству, народу, значит.
– Ну что ж, – ответил дед, – скажи спасибо Советской власти. Бывало отовсюду гнали безногого старика, едва на месте сторожа-фонарщика держали, а теперь Советская власть в герои труда произвела и пенсию назначила. Спасибо!
Дед помолчал, с благодарностью глядя на Николая Ивановича, потом спросил:
– Ну, как дела у нашей Советской власти?
– Дел много, – ответил Николай Иванович. – Не унимаются враги. Польские паны на Украину полезли. Киев захватили. Вот с ними покончим да Врангелю шею сломаем, тогда жизнь будем устраивать. Много дела, Максимыч, очень много!
– Как не много, – согласился дед, – все разрушено, сожжено. Война – она война и есть. Тут теперь сила великая нужна, чтобы все поправить.
– А у нас такая сила есть, Максимыч. Партия наша, Советская власть, а с ними – народ. Эта сила все свершит!
…Однажды пришло деду письмо: «Андрею Максимовичу Красову». И в письме: «Дорогой товарищ Красов! Комитет профессионального союза приглашает вас на торжественное собрание, посвященное Международному празднику труда – Первому мая».
За всю свою долгую жизнь ни разу не был дед Максимыч на торжественных собраниях. Подумал: нужно идти, коли приглашают. Часа за два до начала собрался и отправился.
В это время мы, ребята, наигравшись, сидели у ворот и разговаривали. Костя Чижов сказал, что морская школа для соломбальских ребят будет открыта осенью. Я показал друзьям книги, которые взял в детской библиотеке. Вспоминали картину – в этот день в кинотеатре «Марс» был дневной сеанс для ребят. Изменилась наша жизнь с тех пор, как прогнали из Архангельска американцев, англичан и белогвардейцев.
Конечно, в жизни не все еще было хорошо, не все так, как нам хотелось бы. Был тяжелый двадцатый год. Дома мы ели прохваченную морозом водянистую картошку и хлеб с мякиной. Штаны у меня были, как говорится, заплата на заплате, а сапоги совсем развалились и «просили каши». У Кости Чижова и у Гриши Осокина одежда была не лучше моей.