Морская школа

Коковин Евгений Степанович

– Все взяли? Ничего не оставили?

Гриша обошел место нашей стоянки и ничего не на­шел. Потом взял в карбасе жестянку, которой отчерпы­вали воду. Наполнив ее в реке водой, Гриша залил угли на пепелище, где был костер. При этом он бормотал себе под нос:

– Осторожно нужно с огнем, а то разгорится…

Избушка лесника Григория стояла на берегу Юроса. Это была даже не избушка, а маленький, любовно по­строенный домик с окнами, смотрящими на реку.

Каждый раз, проезжая с дедом по Юросу, я любо­вался этим домиком. Даже не верилось, что его мог соорудить человек, имеющий только одну руку. Все у домика было хорошо устроено и прилажено: и окна с наличниками, и крылечко с перилами, и труба из кир­пича. Вдали от селений, среди лесов и рек, всякое жилье человека радует глаз и волнует сердце. А домик лесника Григория на берегу реки казался особенно при­влекательным. От него веяло романтикой охотничьего промысла, следопытской жизни в лесу, борьбы с при­родой.

От берега на реку выступал узкий, в две доски, по­мост, который поддерживали вбитые в дно толстые бе­резовые колья. У этой «пристани» стояли на привязи, лодка и выдолбленный из цельного дерева стружок.

На одной из стен домика были развешаны мережки [1] , а неподалеку на козлах из жердей–троегубицы и мел­кие сети.

Привязав карбас к помосту, мы с Костей вышли на берег. Гриша, по уговору, остался в карбасе.

Не без трепета мы поднялись на крыльцо и тихонь­ко постучали. Дверь отворил сам Григорий. Он был вы­соким человеком, могучего сложения. Лицо Григория от ветров и солнца стало почти черным. Левый рукав широкой ситцевой рубахи был подогнут – руки недо­ставало выше локтя.

1

Мережки – особый вид сетей

– Хлеб да соль! – сказал я, увидев у Григория ложку.

Григорий усмехнулся:

– Проходите в избу, давно гостей не бывало.

Голос у него был густой, певучий.

– Мы по делу, – сказал Костя. – Извините нас, дядя Григорий…

– Ладно, ладно. Добро извинять, коли чего натво­рили. Каково рыбачилось?

– Оно вроде ничего, спасибо, – ответил я солид­но. – Деду Максимычу рыбы на три ухи везем.

– Не богато.

– И жаркое будет.

– Едоков на двадцать? – Григорий насмешливо взглянул на меня. Он, конечно, знал хитрую привычку настоящих рыбаков не говорить правду об улове.

В избе за столом сидел Илько и что-то ел, запуская ложку в миску. Увидев нас, он обрадованно закивал и заулыбался. Без совика, в большом пиджаке, должно быть, с плеч Григория, Илько выглядел совсем худень­ким.

В избе стояла не белёная но аккуратно обмазанная глиной русская печь. От самой двери в угол тянулась прикрепленная к стене лавочка. От угла лавочка тяну­лась еще дальше, вдоль другой стены.

В подпечке виднелись деревянные рукоятки ухватов и кочерги, а на шестке – чугунок, горшки и кринки. У шестка висела занавеска, отдернутая в сторону, и узорчатое полотенце.

Было похоже, что здесь есть женщина. И думалось, что она вот-вот войдет из сеней в избу и начнет хозяй­ничать у печи. Но женщины в доме не было, и все хо­зяйство вел сам Григорий. Он готовил пищу, стирал белье, доил козу. Одной рукой он с отменной ловкостью действовал топором так же, как и штопальной иглой или веслом.

Григорий пригласил нас обедать, но мы в один го­лос поблагодарили и отказались, сказав, что сыты, хотя у меня от одного вида запеченной в молоке картошки потекли слюнки.

– Дядя Григорий, – начал Костя, – у вас еще долго Илько будет жить?

Григорий облизал ложку и повернулся к нам:

– А это дело его. Я его не гоню и держать не держу.

– Ему бы учиться нужно.

– Хоть учиться, хоть жениться, – по-доброму рас­смеялся Григорий. – У него своя голова, и смекалис­тая. Учиться ему, само собой, след бы… Ты как дума­ешь, Илько?

Илько застенчиво улыбнулся:

– Сначала бы в тундру…

– Видишь вот, в тундру. А как туда попасть? Хо­рошо бы нынче пароходом. Да кто тебя возьмет.

– А мы поговорим с одним знакомым дяденькой в городе, – сказал Костя. – Может быть, и отправят.

– Что же, пусть едет. – Григорий положил ложку и почему-то начал старательно тереть пальцами бровь. Голос его как будто дрогнул: – У меня ему, конечно, тоже было неплохо… как у батьки… Тоскливо, может, только в лесу, без народу… А так, что же, пускай едет. Родная земля все-таки к себе тянет…

Я чувствовал, что Григорий хотя так и говорит, но ему тяжело будет расставаться с Илько. За восемь ме­сяцев, которые прожил у него Илько, одинокий лесник привык к маленькому ненцу и полюбил его. Кто знает, может быть, чтобы хоть еще на некоторое время оття­нуть отъезд Илько, Григорий пока не рассказывал ему о больших событиях, происшедших в Архангельске. Впрочем, лесник и сам многого не знал. С тех пор как белогвардейский генерал Миллер удрал за границу, лесник всего один раз был в Архангельске. Там ему сказали, что он должен по-прежнему охранять леса и что к нему скоро приедут представители губисполкома.

Григорий сообщил нам, что в ближайшие дни при­едет вместе с Илько в Соломбалу. А мы должны похло­потать об отправке мальчика домой.

Прощаясь, Костя сказал Илько:

– Ты нам хотел свои рисунки показать. Где они?

Илько покраснел от смущения, но все-таки достал с полки тетрадь и подал Косте.

Рисунки в тетради были карандашные и акварель­ные: бескрайняя заснеженная тундра, освещенная полу­ночным солнцем, оленьи упряжки в стремительном бе­ге, чумы, река с высоким берегом, пароходы.

– Вот на этом пароходе меня инглиши привезли в Архангельск, – сказал тихо Илько, показывая на один из рисунков. – Хороший пароход, сильный… «Влади­мир» называется. А вот дядя Матвеев, хороший Мат­веев…

Мы рассматривали рисунки и удивлялись: оказыва­ется, Илько был искусный художник. Его рисунки жи­ли на бумаге. Ему можно было только позавидовать.

Илько вышел нас провожать. Показав на домик лес­ника, он восхищенно сказал:

– Приезжайте! У Григория хороший, теплый чум.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ИЛЬКО В СОЛОМБАЛЕ

– Фамилия? Имя?

– Чижов Константин.

Пожилой делопроизводитель в очках сидит за столом и перелистывает страницы списков. Мы стоим пе­ред ним и почтительно наблюдаем, как порхают над столом белые листы с фиолетовым бисером машинопис­ных букв. Где-то тут, на этих листах, напечатаны и на­ши фамилии.

Делопроизводитель сердится – он не может разы­скать фамилию Кости. Он перевертывает весь список и снова начинает водить пальцем по столбикам фами­лий. Наконец, отчаявшись, он поднимает голову, снима­ет очки и утомленными красными глазами уставляется на Костю: