Морские гезы
Шрифт:
— Дальний, — уточнил я, — но в нашем роду принято помогать своим родственникам, даже дальним.
— В нашем тоже, — поддержал он. — Я завтра же зачислю Пьера де Ре в свою армию. Он будет офицером моей свиты.
Место не очень опасное, всегда на виду, в тепле и при хорошей кормежке — о чем еще может мечтать такой разгильдяй, как мой потомок?!
— Надеюсь, он сумеет проявить себя в будущих сражениях, — пожелал я.
— Он производит впечатление отважного человека, — сказал Людовик Нассауский.
Впечатление производить Пьер де Ре умеет, не отнимешь. Впрочем, и мой собеседник
34
Вот так бывает — случайно встретишь человека, пройдешь с ним по жизни какое-то недолгое время, понимая, что совместного будущего у вас нет, а потом не можешь забыть его. Мне кажется, каждая женщина, расставаясь, уносит с собой частичку моего сердца, ничего не оставив взамен. Им, наверное, кажется то же самое.
Мы высадили Терезу Риарио де Маркес на берегу Кадисского залива, рядом с замком на холме. Он был похож на тот, что я захватил и ограбил в этих краях в двенадцатом веке по наводке Карима, своего родственника по португальской жене Латифе. По словам Терезы, в этом тоже был водоканал, по которому детвора выбиралась тайно за крепостные стены. Теперь замок назывался Маркес и принадлежал моей любовнице. Бывшей любовнице. Она сидела на баке катера, лицом ко мне, и грустно улыбалась. Гребцы налегали на весла, увозя ее всё дальше. Создавалось впечатление, что наши взгляды соединены невидимым потоком энергии, который становился все тоньше, пока не исчез окончательно, когда я перестал различать ее глаза. В этот миг мне стало грустно до тошноты. Любовь — это сражение, в котором выигрывают обе стороны, пока оно длится, и проигрывают тоже обе, когда оно заканчивается.
Две с половиной недели, которые мы простояли в Ла-Рошели, и еще одна, потраченные на переход сюда, пролетели, как один день. Точнее, как одна ночь, сумасшедшая, бурная, эгоистичная и щедрая одновременно. Мы понимали, что расстанемся, поэтому не пытались быть предусмотрительными, радовались жизни здесь и сейчас. За что и поплатились. Хотя это можно считать и наградой.
— Я беременна, — поставила меня в известность Тереза, когда мы вышли из Ла-Рошели.
Несмотря на то, что я уже много раз слышал эти слова, на этот раз не сумел отнестись к ним спокойно.
— Я был бы рад, если бы это не осложнило твою жизнь, — произнес я.
— Я тоже рада! — произнесла она, печально улыбаясь.
Эта улыбка словно прилипла к ее губам с тех пор, как мы вышли из порта.
— Думала, что не могу иметь детей, — призналась Тереза. — Оказывается, дело было не во мне.
— Внебрачный ребенок сильно осложнит твою жизнь, — предупредил я.
— Почему внебрачный?! — искренне удивилась она. — Он родится через восемь месяцев после смерти моего мужа и будет синьором Маркесом, наследником его состояния.
— В восемь месяцев ты уже не уложишься, даже если роды будут преждевременными, — подсчитал я.
— В моем замке они произойдут тогда, когда надо, — уверенно произнесла Тереза Риарио де Маркес. — В ближайшие два года я не
— Ты уверена, что родится сын? — спросил я.
— Я так хочу, — ответила она.
— Пусть твое желание сбудется! — сказал я.
Катер подошел к берегу. Матросы вытянули его нос на сушу, помогли синьоре Маркес ступить на ее владения. Они взяли ее сундуки и понесли к замку. В одном из этих сундуков лежат десять тысяч золотых дукатов — мои алименты. Служанка Хуанита идет замыкающей. Все эти дни она паразитировала на чувствах своей госпожи и, как мне показалось, получала не меньше удовольствия. Надеюсь, заберет часть мук во время родов.
Возле ворот замка Тереза Риарио де Маркес остановилась и помахала мне белым кисейным шарфиком. Я помахал в ответ шляпой и приказал выстрелить из фальконета. Северо-западный ветер подхватил облачко черного дыма и понес его к замку. Матросы оставили сундуки возле ворот, из которых выходили слуги, и побежали к катеру.
— Ставим паруса, ложимся на курс зюйд! — приказал я.
Пока поставим паруса и фрегат наберет скорость, катер легко догонит нас. Задерживаться в этих водах опасно. Я и так сильно рисковал, приблизившись к берегу. Здесь часто ходят испанские корабли, которых вряд ли обманут испанские флаги на наших топах. Экипаж это понимал, но никто не возбухнул. После того, как на матросский пай вышло три сотни с хвостиком золотых монет, унтер-офицеры получили в два раза, а офицеры в три раза больше, авторитет мой стал непререкаемым.
Фрегат, словно застоявшийся конь, резво побежал в сторону Кадиса. Я надеялся перехватить какое-нибудь испанское судно на подходе к нему. Не удалось. К вечеру ветер покрепчал до штормового. Я приказал убрать паруса, поставить штормовой стаксель и курсом крутой бейдевинд повел фрегат штормовать в океан.
— Красотка увезла с собой хорошую погоду! — шутливо произнес кто-то из матросов, когда я зашел в каюту.
— Хорошо, что капитана оставила! — в тон ему ответил другой, после чего несколько человек громко заржали.
Смешно дураку, что член на боку.
На третьи сутки ветер поменялся на юго-западный и стих до трех баллов. Темные тучи убежали в сторону Пиренейского полуострова. Волна еще была высока, но уже без белых гребешков. Фрегат повернул на курс галфвинд правого борта и неспешно пошел в сторону пролива Гибралтар.
Матросы работали на ручной помпе, откачивая воду из трюма, и драили палубу, на которой после шторма остались белесые полоски соли. Я проводил занятия по судовождению с офицерами Матейсом ван Лоном и Яном ван Баерле. Они слушали очень внимательно. Среди голландцев бытует мнение, что итальянцы лучшие штурмана в Европе, что значит, и во всем мире. Самое забавное, что итальянцы умудрятся убеждать в этом всех до конца двадцатого века. Потом то ли им эта профессия станет неинтересна, то ли повлияют несколько крупных кораблекрушений по вине итальянских капитанов, но на флоте их почти не останется. В основном будут работать в каботаже и на коротких линиях из итальянских портов по Средиземному морю.