Морские люди

Григорьев Юрий Гаврилович

Возле соседского дома Клим не удержался, кинул-таки любопытный взгляд за низенький дощатый забор. На крыльце стояла маленькая девочка с роскошной куклой в руках. Наверное, Ольгина дочка. Он как можно беззаботней крикнул:

— Ку-ку!

Девочка ответила:

— Ку-ку. А я к Ольге Петровне в гости.

Во время сборов Клим немного ожил, голова почти перестала болеть, холодная простокваша помогла, не иначе. Мир вновь приобретал для отпускника яркие краски. Приветливо улыбнувшись девочке, он прибавил шагу. Впереди ждало родное, знакомое с детства Бабушкино озеро.

Свое название оно получило еще со времен войны. Будто бы жила в те

годы на озере старушка-якутка. Было у нее сплетенное из собственных длинных седых волос приспособление типа сачка для ловли рыбы старинным якутским способом, им она ловила рыбу в зимнее время. Делалась прорубь, рыбак крутил в ней этим специальным сачком круги и буквально черпал стремящихся к проруби одуревших от кислородного голодания отменных карасей. Старушка имела ездового быка, на котором иногда показывалась в поселке, привозила в подарок свой улов многодетным семьям, чьи кормильцы ушли на фронт. Многим в те годы помогли бабушкины караси. Умерла она после Победы, когда вернулись в поселок те, кому посчастливилось увидеть родной край, продолжить извечную заботу о своих детях. А караси, их Клим не раз ловил в весеннее и летнее время, действительно водились в озере крупные, вкусные. Дорогу к Бабушкиному озеру знал каждый поселковый мальчишка.

Километра через три показалась толстая кривая лиственница. За ней чернело кострище, здесь отдыхали все проходящие. Решил передохнуть и Клим. Тотчас налетели и завели свою песню желтые лесные комары. Он развел небольшой дымокур, снял рюкзак, пристроился на вытертом многими задами узловатом корневище. На этом самом месте когда-то и он любил останавливаться после удачной рыбалки.

Где-то здесь должен быть ключик с холодной водой. Клим шагнул в кусты, быстро отыскал знакомую ложбинку. Родник был жив, он весело бормотал, как бы радуясь встрече со старым знакомым и рассказывая о том, как жилось без него. На воткнутой у кочки палке поблескивала стеклянная пол-литровая банка.

Вода из детства, до чего же она вкусна. Зачерпнешь ее, поднесешь ко рту и вдруг почувствуешь себя мальчишкой в больших, не по размеру болотных сапогах, со стареньким двуствольным ружьем, парочкой добытых утром на озере уток или десятком-другим карасей в заплечном мешке.

Клим на миг представил, что он никуда не уезжал из родного поселка, что ему всего четырнадцать-пятнадцать лет. Вот он сейчас придет на озеро, возьмет в руки литовку косить сено для Майки, а вечером проверит свою самую удачливую сеть. И придет она с тяжелой, как золотые слитки рыбой. На закате разведет костер…

Клим пил медленно, растягивая удовольствие, а воображение рисовало, как пляшут языки ночного костра, как навстречу зажегшимся звездочкам спешат гаснущие в высоте искры.

Вдруг к горлу подступило. Отчетливо представилось вчерашнее. Клим торопливо сделал крупный глоток. Рот обожгло холодом, именно обожгло, но ощущать это было намного приятней, чем вкус спиртного. Он не заметил, как осушил полную банку.

После отдыха сил прибавилось. Дышалось легко, вольно. Мичман шел и с радостью приглядывался к знакомым местам. Дорога петляла вдоль длинной мари. На ней в весеннее время мальчишки ставили скрадки на уток, носили из дому и рассыпали золу — чтобы быстрее таяло. Точно так же готовился к утиной охоте и он, Клим. Растает лужа, лыва по-местному, раскидаешь в ее углу чучела, залезешь с вечера в скрадок и все, сиди, жди удачу. Налетит стайка уток, пустит по серебряной лунной дорожке посадочные следы. Высмотри самую четкую тень, чтобы без

промаха… Сейчас здесь покачивалась высокая, в рост человека трава-пырей. С другой стороны тропы шумела тайга. Ни одного звука не долетало из поселка. Слышались только шепот пырея, ветвей да пение птиц.

Казалось, сама мать-природа старалась встретить вернувшегося из далеких краев родного сына самым дорогим — тем, что бережно хранилось у него в глубине памяти.

Летом в Якутии дни стоят жаркие, безветренные. На зеленых аласах запах трав достигает высот синего неба. Этот аромат, настоянный на солнце, Борисов вспоминал во время службы. И вот теперь шел, очарованный, с растаявшим от блаженства сердцем.

Опять представилось, как ляжет он возле костра на охапку свежего сена, закроет глаза, расслабится каждой частичкой тела и будет наслаждаться дыханием милой своей родины. В стрекот кузнечиков вплетет незамысловатую мелодию какая-нибудь пичужка, ей ответит другая. Где-нибудь неподалеку фыркнет стреноженная косарями лошадь, стрельнет догорающим сучком костер. Наступят сумерки и убаюкают, и будет спать он в долгой сладкой истоме до самого утра, пока не разбудят лучи солнца нового дня.

Он убыстрил шаги и вдруг отчетливо услышал звяканье удил. Впереди, на небольшом пригорке паслась белая, длинногривая лошадь. Она подняла голову, взглянула на человека, всхрапнула и, высоко вскидывая передние ноги, исчезла в кустах. Лошадь была стреноженной!

Клим улыбнулся. Кажется, загаданное начало исполняться.

Потянуло дымком. Между деревьями показалось зимовье. За домиком кто-то усердно взмахивал литовкой — косил. А дальше за косцом простиралась ровная водная гладь. Это было Бабушкино озеро.

Косарь долго вглядывался в приближающегося путника. Потом вскинул литовку на плечо и пошел в тенек, оборачиваясь на ходу, оценивая результат сегодняшних своих трудов. Сделано было немало и он, вполне удовлетворенный, зашагал спокойно, нацеливаясь на длинный перекур.

Клима старик узнал. Здесь, под обкошенным кустом ивняка он и встретил давнего своего любимца. Подружились они, когда мальчик был маленьким, еще лет пятнадцать назад. Отец умер рано и Клим каждое лето жил у старика.

— Ну драстуй, драстуй сынок. Давно не видал тебя, шибко давно. Где бывал, что видал, капсе.

— Разговоров хватит. Много их. А ты, Степан-огонер, я смотрю, совсем не стареешь. Такой покос поставил, неужели один управляешься?

Хозяин махнул рукой:

— Э-э-э, старому медведю ничего не делается. Косим себе помаленьку, трубку курим, да чай пьем. Так сто лет жить можно наверное, не меньше. К нам ты насовсем или как? Заждались тебя.

Клим промолчал, улыбнулся ласково, радуясь тому, что старик Степан, Степан-огонер совсем не изменился ни в работе, ни в ворчливой манере разговора. А тот, в расстегнутой рубахе, обожженный солнцем, жилистый, со своей обгоревшей до черноты трубкой в крепкой еще руке, глянул пронзительно:

— Чувствую, дружок, что нос твой не ко двору дышит. Или учиться куда поступил? А может, женился в далеких краях и домой с теплых мест не тянет?

Сели в тенечке, разулись. Клим сломал пару веточек ивы, чтобы отмахиваться от налетевших комаров. Старик с интересом рассматривал гостя. Повзрослел парень, раздался в плечах, подрос.

— На флоте я остался, Степан-огонер.

— Но-о? Пошто так?

Чувствовалось, старик не ожидал такого ответа. Он почесал круглый свой затылок, обросший седым, но еще жестким, как конская грива волосом.