Морские люди

Григорьев Юрий Гаврилович

— Сроду наших в море не тянуло, что там хорошего, в воде этой. На родной земле, однако, лучше.

Сделав бесхитростное это заключение, достал кисет, набил трубку табаком. Клим пересел на пенек, подальше.

Махорка у старика особая, он увеличивал ее крепость, делая курево тройной выдержки. Или, может, с годами изменил Степан-огонер своей привычке? Раньше, как помнится, в специально отведенной кастрюльке доводилась до кипения вода, туда высыпалась курильщиком пачка махорки, обязательно не моршанской со средне-русской полосы, а томской, сибирской выделки. Она настаивалась как чай, несколько минут. Потом, выбросив, по его мнению,

потерявший крепость табак, высыпал Степан-огонер вторую пачку. Выбросив и ее, настаивал третью. И лишь после этого отжимал густой, как березовый деготь настой, сушил получивший страшную силу табак, ссыпал его в старый ситцевый кисет и курил с большим наслаждением. Однажды, четырнадцатилетним озорником Клим с друзьями располовинили дедушкин кисет и устроились покурить за стеной дома. Никто не смог выдержать дедушкиного зелья. Блевали все, дружно, а потом лежали, слушали, как тяжело бьются из груди сердца. Может, тогда и решил паренек никогда не курить, держаться подальше от этой явной гадости.

Степан-огонер заметил реакцию Клима, засмеялся: давай, давай отодвигайся, не то задохнешься.

Здоров косарь, в свои восемьдесят лет не растерял он силу. Называть бы его Степаном Егоровичем, да принято на родине Клима другое обращение. Степан-огонер — по северному так правильней. Степан-старик, значит старый, опытный, мудрый человек. Старик — слово у многих народов мира весьма уважаемое. А в Якутии иной раз молодая жена добавляет эту приставку к имени своего тоже нестарого еще мужа, если ценит его, конечно.

Посидели. Посмоктал трубку старик, еще маленько подумал, потом встал:

— Хватит на сегодня работать. Сын моего покойного друга приехал. Идем в заимку. Рыбу-то ловить не разучился? Сети проверить надо, карасей варить будем.

И понесла Клима по озерной блестящей глади лодочка из трех тонких, хорошо просушенных лиственничных досок, за легкость ли свою, малые ли размеры названная веткой, а еще душегубкой. По указанным приметам нашел он поставленную стариком утром сетку-пятидесятку, увидел, как заходили, закружились под водой берестяные ее поплавки. Есть, есть улов! Дрогнуло сердце, радостно и тревожно запела душа.

Один за одним ложились на дно ветки толстогубые, неповоротливые рыбы, лениво разевали свои рты, хлопали жабрами. Клим полюбовался на них, золотистых, осторожно, чтобы не перевернуть юркую скорлупку нагнулся сполоснуть от слизи руки. Навстречу ему протянуло пальцы отражение. Там, внизу, как будто вечно жил двойник, он на такой же лодочке-ветке ездил в окружении легких облаков и тоже радовался жизни.

У бортов мягко стелились листья кувшинки, среди них застыл желтый шарик цветка. В глубь воды убегал толстый зеленый стебель. Казалось, не будь его, шарик заскользит, покатится по зеркальной поверхности озера, по отображенным в нем сопкам, облакам, высокому небу.

Клим набрал полную грудь воздуха и запел от полноты чувств, затянул первое, что пришло в голову. И полились над водою звуки древнего, как это озеро с вместившимся в нем земным миром красивого якутского олонхо:

Гладкоширокая, в ярком цвету,

С восходяще-плящущим солнцем своим,

Взлетающим над землей;

С деревами, роняющими листву,

Падающими, умирая;

С

шумом убегающих вод,

Убывающими высыхая;

Расточающим изобильем полна…

А старик уже нарубил сучьев для костра, подвесил на таганке чайник. Жил огонер одиноко, приезд Клима глубоко взволновал его. Эх, жаль, нет в живых друга-приятеля Ивана, вздохнул он. Вот кто мало видел радости на земле. Батрачил у соседа-богатея, потом работал в колхозе, прошел войну, долго болел и все, нет человека. Справедливо ли? Ну ладно, довоенное время, оно для всех было тяжелое. Война — тоже разговора нет, всем досталось. А вот позже… Жить бы. Судьба не дала Ивану порадоваться на взрослого сына. Какой красавец вырос! Глядишь, был бы жив отец, женил парня, привязал бы к родной стороне. С первого взгляда видно, что мечется душа у Клима…

Размышления прервало донесшееся с озера пение. Огонер поднял голову, прислушался. Ух, парень-то, оказывается олонхосут, ишь, ишь как выводит. Не забыл родные песни, значит любит и давшую ему жизнь землю. Так получается, так оно должно быть. Как бы хорошо на стороне ни было, а каждого душа на свою родину тянет. Может, не поедет Клим никуда, останется, да и будет жить, как предки жили?

Степан-огонер поднялся, послушал, поддернул штаны, повторил про себя последнюю строчку, поймал ритм и с большим удовольствием подхватил знакомое:

Возрождающим изобильем полна,

Бурями обуянная —

Зародилась она, появилась она

В незапамятные времена —

Изначальная Мать-Земля.

Так и пели — один в лодке, другой на берегу. Каждый вкладывал в старинные слова свой смысл. Перед молодым жизнь только открывалась во всей своей красе. Старому было за что воздать хвалу и земле, и небу, и солнцу.

На скошенном лугу теснились копны сена, от костра поднимался легкий, невесомый дымок, на солнце вспыхивали бликами мокрые лопасти легких весел. Родная, приятная сердцу картина.

В заимку заходить не стали, устроились прямо у костра, налили по кружке крепкого чаю и пошла-полилась беседа.

— Море-то как, по душе? — спрашивал огонер. От олонхо ли, от жаркого летнего дня загорелое лицо его приняло кирпичный оттенок, глаза сверкали по-молодому.

— Одним словом трудно сказать, ответ может быть неправильным. Смотря с какой стороны на него, на море смотреть. Если с берега, то очень красиво. А так… Служим мы на нем, это главное. Пока ничего, живу.

— Не поторопился, жалеть не будешь?

— Думаю, что нет, не буду. Конечно, можно было и домой вернуться, но кому-то надо быть там. Почему не мне? Почему обязательно кто-то другой? Я здоров, молод, холост. Командир сказал, что я нужен кораблю. А вообще, трудно объяснить. Вот возьмем тебя. Призвали в сорок первом, а когда в бой пошел? Сколько времени был в учебном лагере? Готовили тебя, а время шло, немцы уже к Москве подходили.

— Это ты правильно говоришь сынок, правильно. Сейчас все на кнопках, если вдруг война начнется, учиться некогда будет. Времени не хватит. Наверное, за месяц-другой все кончится, так на войну не успеешь.