Морской царь
Шрифт:
– Ну вы сами понимаете, что полностью я их помиловать не могу, – с сочувствием и пониманием отвечал им Дарник, зная уже результат ночного расследования Корнея. – Давайте сойдемся на половине наказания. Или хотите вообще можете их выкупить. В Хазарии выкуп из плена хорошего воина стоит сто дирхемов, значит, вам нужно собрать шестьсот дирхемов и игроки будут тотчас освобождены.
– Как шестьсот, их ведь только четверо? – изумились ходатаи.
– Двое из них словене, значит, имеют напарников-побратимов, – напомнил князь.
Данному неписанному закону было уже добрый десяток лет: за проступки одного отвечает он сам и его вполне невинный напарник. Когда-то это нововведение Дарника в Липове в три раза уменьшило количество войсковых нарушений. Действовало оно и сейчас, часто превращаясь в забавное зрелище, например, когда виновного с напарником приговаривали к «Позорному столбу»: «пока из шкодника не выйдет пуд дерьма». И вот сидели оба соколика две недели, а то и месяц на короткой цепи, тут же на земле и спали, завернувшись в одеяла и войлочную кошму, тут же и нужду справляли, а в полдень им подавали поганое ведро, куда они под хохот зрителей подбирали совком с земли собственные отходы. Полное ведро означало конец наказанию, но попробуй его еще наполни. Вдвоем это конечно выходило сподручней.
Хуже бывало, когда ратников приговаривали к «Удачному полету» – при котором осужденного с петлей на шее ставили на высокий чурбачок, где он мог либо соскользнуть и удавиться, либо каким-то образом освободить связанные за спиной руки и остаться живым и свободным. То есть, как бы уже и не князь, а сама судьба выносила виновнику приговор. Находились ловкачи, которые по два-три раза попадали на эти чурбачки и оставались в добром здравии. Зато если в петле погибал твой невинный побратим, это ложилось на счастливчика несмываемым пятном. В ромейской, лурской и хазарской хоругвях также применялась порка кнутом, но князь для своих словен такого не признавал: мол, бичевание только для рабов и смердов, а не для воинов.
– Поэтому надежней все-таки выкупить, – посоветовал Рыбья Кровь ходатаям, тут же при них отдавая распоряжение нарастить двухпетельную виселицу до шести петель.
Князь ускакал по делам, а смущенные ходатаи продолжали чесать затылки.
– Ловко он вас, – подначил их один из новолиповских ветеранов. – Теперь даже если он их всех повесит, виноваты будете вы, что не смогли собрать нужную казну.
В тот же полдень на Судебной дворе при стечении двух сотен выборных зрителей состоялся княжеский суд. За длинным столом на возвышении сидел Рыбья Кровь и шесть воевод: Гладила, Корней, Агапий, Янар, Сигиберд и хорунжий луров Нака. В десяти шагах перед судейским столом в ряд стояли шестеро подсудимых: двое горцев-луров и двое словен со своими напарниками-побратимами. Так получилось, что в игре по одному словенину и луру вышли победителями, и по одному проигравшими. Дарник долго тянуть разбирательство не стал, только выяснил, кто что выиграл и проиграл, и объявил, что сегодня ограничится половинным наказанием и велел тех, кто выиграл отпустить, а двух проигравших вместе со словенским побратимом повесить.
Услышанный приговор сильно смутил друзей подсудимых – они-то полагали, что половинный приговор – это «Позорный столб», ссылка или пусть даже продажа в рабство в Хемод. А тут на тебе! Некоторые еще надеялись на «Удачный полет». Но нет, вместо чурбачков осужденным подставили маленькую скамеечку и на нее подняли троих приговоренных с петлями на шеях. Если чернявый горбоносый лур, награжденный медной фалерой за ночной бой с хемодцами и игрок-словенин, участник Критского похода принимали наказание со стоическим самообладанием, то напарник словенина был совсем юным необстрелянным ополченцем и из глаз у него потоком катились слезы.
Видеть это было невыносимо, и князь подал знак палачу выбить скамейку. Несколько женщин вскрикнуло, часть мужчин отшатнулось, многие зрители еще с напряжением ждали, что вот-вот палач по знаку князя перережет удавки. По ногам дергающихся бедолаг стекали ручейки мочи. Впредь буду только головы рубить, пообещал сам себе князь, смущенный этим дополнительным унижением висельников.
Словене-ополченцы как всегда смотрели на князя с неким мистическим страхом: по их представлениям в момент большой ярости допускалось убивать кого и как угодно, но, остынув, тем более на следующий день лишать человека жизни, особенно невинного, являлось тяжким грехом. Но князь был сама безмятежность: воеводы за это голосовали, я пообещал наказывать только наполовину – чего еще вы от меня хотите?
И вместо князя затаенный гнев ратников обрушился на отпущеных на свободу двойных везунчиков. В тот же вечер игроку-луру в проулках между юртами перерезали горло, а напуганный этим игрок-словенин вместе с напарником на следующий день попросились у Дарника на самую дальнюю сторожевую вежу, куда тут же и убыли.
– Теперь ни хазары, ни луры, ни ромеи, ни тервиги ни за что не согласятся, чтобы у них были напарники-побратимы, – мрачно предрек Корней.
Рыбья Кровь и сам понимал, что перегнул палку, но это только еще сильней злило его. Ведь случись такое во время похода, никто бы и не пикнул. Значит, если хотите считаете себя воинами, то и терпите воинскую суровость, а хотите милосердия, то признавайте себя простыми мирянами, которые не ведают что такое ратный закон.
Наверно, объясни он все это хотя бы Ближнему или Воеводскому Кругу и кривотолков в Дарполе удалось бы избежать. Но тут подошла пора забирать из Хемода Милиду с ее тервижками, и князь на время отвлекся от текущих дел.
Если неделю назад женщин к аборикам отвозили на двуколках, то теперь их заменили сани, и по легкому снежку катить на них было любо дорого.
Подъемный мост был уже опущен и на берег аборики выносили клетки с гусями и утками, корзины и мешки. Едва Дарник с Янаром и мужьями других тервижек выбрались из саней, как из ворот показались Милида и жена Янара Квино с младенцами, а за ними еще четыре тервижки в сопровождении нескольких разодетых хемодских женщин. Вынесенные клетки и корзины оказались подарками, которые едва поместились на сани, почти не оставив место для воссоединившихся семейных пар. Гостьи тепло попрощались с хозяевами, и санный поезд тронулся в сторону Дарполя.
– Все было очень хорошо, – щебетала Милида, ласкаясь щекой о полушубок Дарника. – Вот попробуй, – она протянула ему маленький мешочек. В нем находились продолговатые липкие фрукты. – Это финики.
Дарник попробовал – было действительно очень вкусно.
– Там у них и сады, и виноград, – продолжала жена, уже почти не делая ошибок в словенской речи. – Они готовы у нас покупать и колбасы, и солонину, и копчености.
– Моя ты торговка! – посмеивался Рыбья Кровь, держа в руках сверток с Альдариком. Тот не спал, серьезно разглядывая круглыми серыми глазенками отца.
– Смотри, что еще мне подарили! – Милида распахнула повязанный на шее пуховый платок, чтобы показать золотое ажурное ожерелье с полудюжиной самоцветов.
Дарнику стало неловко: с тервижками они посылали лишь две медвежьих шкуры, водяные часы и три шелковых отреза, ответный подарок хемодцев явно это превосходил.
Наклонившись, он поцеловал жену в висок, с жадностью вдыхая ее вкусный запах. Что-то насторожило его, он поцеловал еще раз: висок и лоб Милиды горели. Да и в глазах был какой-то нездоровый блеск.