Морской дьявол
Шрифт:
Выбор Вари она находила разумным и даже удачным. Он был взрослым, его недавно назначили заместителем главного конструктора завода; у него автомобиль, квартира, а жена работает в банке и будто бы там кого–то полюбила. Она хоть еще и не развелась с Вадимом, но живет отдельно, купила квартиру и обставила ее какой–то особенной мебелью. И Дарья думала, что это хорошо, что такая дурная женщина освободила Вадима и он станет мужем Варвары.
Все эти мысли занимали юную головку Дарьи в связи с одной неотступной думой, поселившейся у нее давно, еще в первые дни проживания в доме Тимофея Курицына. Эта дума заползла к ней незаметно и сначала тлела слабым огоньком, но не потухала, а со временем разгоралась, и теперь уже горит неотступно и крутит в голове одни и
Даша сидела на краю стола далеко от Тимофея, но помимо своей воли видела только его и подмечала каждое его движение, ловила каждое его слово. Варя с Кашиным сидели рядом, были заняты только собой, говорили громко, толкали друг друга, смеялись и на нее, Дарью, не обращали никакого внимания. Барсовы старшие тоже о чем–то беседовали, а Курицын хотя и сидел во главе стола как раз напротив Дарьи, но говорил с сидевшей от него справа Полиной и все время к ней наклонялся, и смеялся, накладывал ей на тарелку салат, — тот самый: с крабами и яйцами, который Даша с такой любовью приготовляла.
О Полине думала плохо: «Чего липнет?.. Постеснялась бы Барсовых. И вообще…»
Смотрела на часы, ждала Владислава, — для него возле Полины поставили стул и прибор. «Вот он сейчас придет, и тогда уж этой ветреной женщине будет неудобно склоняться к Тимофею и так громко смеяться… И вообще… она ведет себя так, будто он, Тимофей Васильевич, и есть ее настоящий муж. Но ведь у нее двое детей. Как же можно так вести себя замужней женщине?..
Дарья готова была расплакаться. Раздражал и фамильярный тон Кашина, с которым он обращался к сияющей от счастья Варваре.
Даша очень хотела бы, чтобы таким тоном говорили и с ней, чтобы Тимофей Васильевич и от нее требовал послушания, и даже угрожал ей наказанием. Но с ней никто не говорил, к ней только обращались с вопросами: а есть ли на столе то–то и то–то, или просили, чтобы со своего края она подала недостающее блюдо.
И как на грех, Владислав не появлялся. Но вот в коридоре раздался звонок. Дарья побежала открывать и радостно встретила Владислава, а он, раскрасневшийся от мороза, весело с ней поздоровался, и даже обнял, и поцеловал в щеку. А Дарья, поддавшись его возбуждению, щебетала, что его ждут, что все уже боялись, что его и на всю ночь задержат.
Оба они, молодые, яркие и счастливые, не вошли, а влетели в зал.
— Всем привет! — поднял руки Владислав. — Всех поздравляю и люблю. И меня можете поздравить: получил звание Заслуженного артиста России!
И подошел к хозяину, поклонился ему в пояс:
— Вам обязан! Век не забуду!..
Тимофей обхватил Владислава и крепко стиснул.
— Я знал, кому протягиваю руку. Ты, Владислав, талант. Такими людьми жива и будет вечно жить Россия.
Тимофей подвел скрипача к Полине:
— Вот кому ты всем обязан!
И вернулся на свое место.
Вечер продолжался, и теперь уже, к радости Дарьи, Полина больше была занята своим мужем, а Тимофей Васильевич беседовал с Барсовым и поглядывал на часы. Даша знала, что он ждет Нину Дмитриевну — математика, с которой он каждый день встречался и надолго уединялся в кабинете, где они вместе работали на компьютере. Нина Дмитриевна была профессором, преподавала в университете, но по возрасту и по всему внешнему виду на профессора мало походила. На отвороте пиджака носила значок мастера спорта СССР; она была известной в Петербурге теннисисткой. Из рассказов Тимофея Даша знала, что она очень талантлива, и только одна она может производить расчеты, которые нужны Курицыну. В университете ей платят лишь полторы тысячи в месяц. На эти деньги Нина Дмитриевна содержит семью: престарелую мать, троих детей и неработающего мужа. И еще Даша знала, что Курицын дал ей три тысячи долларов. Сегодня Нина Дмитриевна и Тимофей Васильевич должны к утру сделать какую–то срочную работу.
Нина Дмитриевна приехала в тот момент, когда гости уже расходились. Тимофей Васильевич, проводив Барсовых–старших, пригласил ее и Кашина в кабинет, и они там склонились над чертежами. Дарья и Варвара убирали со стола, мыли посуду, но Вадим скоро пришел к ним и увел Варю. Дарья осталась одна, и хотя работы еще было много, но дело у нее не ладилось, она все время поглядывала в сторону кабинета и старалась понять, что уж там за расчеты, которые надо производить в эти поздние часы новогодней ночи?..
Если сказать, что Юра Марголис был человеком обыкновенным, ординарным и ничем от других людей не отличался, — значит погрешить против правды. Чего стоила одна только его способность держать в голове суммы основных вкладов, сделанных клиентами банка, цифры наличных, оборотных и прочих денежных потоков, — эта его способность была врожденной, залетевшей в его голову с генами, но он и еще обладал одним свойством, — ну, а это уж и совсем фантастическое, — о самых важных событиях в государстве и в целом мире узнавал за несколько дней до того, как им произойти. Курицын давно приметил этот его талант, и теперь, когда Марголис едва ли не каждый день появлялся у него в цехе и часами крутился возле Дарьи, Тимофей эксплуатировал осведомленность банкира.
Не однажды задавал Юрию вопрос:
— Как ты думаешь, станут они продавать нашу ракету другим государствам?
— Никогда и ни за что! — восклицал Марголис.
— Я тоже так думаю, — соглашался Курицын. — Но тут же пытал финансиста:
— Послушай, Юра, ну, а если заглянуть им под черепную коробку, — чем они руководствуются?
«Они» — это те, кто сидел в кремлевских кабинетах и министерствах и выдавал разрешение на продажу военной техники.
Курицын продолжал:
— Эти «они», как я понимаю, народ временный и подвижный как ртуть: сегодня они под боком у президента, завтра в референтах у Гусинского, Березовского, а то махнут и еще выше — в советники сверхолигарха Абрамовича. Им, как я понимаю, нужны деньги, одни только деньги.
Марголис, заслышав такие вопросы, удобнее усядется в кресле, сдвинет к переносице черные, как воронье крыло, брови, вздохнет протяжно и глубоко. Любит он эти минуты, когда Курицын — человек, таящий в себе силу белого медведя, создатель каких–то сверхмощных и сверхсекретных ракет, — беседует с ним на равных, и даже готов признать за ним превосходство.
Юрий начинает издалека:
— Деньги?.. Да, деньги. Евреи любят деньги. Скажу вам больше: они понимают мистическую суть этого бумажного дьявола. Вам, русским, тоже нужны деньги, и вы тоже понимаете их значение, но лишь на бытовом уровне. Вам нужно купить хлеб, починить ботинки, и вы начинаете шарить в карманах. И злитесь, если денег у вас нет. Мы же о деньгах думаем и тогда, когда их нет, но еще больше они занимают наше воображение, когда они есть. И этим мы отличаемся от вас, русских, и от французов, которые подарили миру глупую пословицу: «Если деньги есть, то есть, если их нет, то нет». И вам, и французам, и всем другим народам деньги нужны, чтобы набить брюхо. Нам они нужны для того, чтобы править миром. Вы загляните утром ко мне в банк и увидите там толпы людей. Они с протянутой рукой стоят у окошек и просят денег. Меня нет в банке, я лежу на золотом песочке Женевского озера, а они простирают руки и, как дети, повторяют: «Дай, дай…» И я могу дать, но могу и не дать. И скорее всего — не дам. Не потому, что мне жалко их же собственных денег, а потому, что мне доставляет наслаждение вид нищего, протягивающего руки. Вот здесь, между прочим, кроется одна из причин, по которой мы, придя к власти, положили на лопатки все заводы и учинили всеобщую бедность.