Морской дьявол
Шрифт:
Банкир сел в кресло, задумался. Человек он был молодой, неженатый. Из–под золотых очков недобро и пытливо смотрели глаза. Пальцы на руках все время были в движении. Нервный он был субъект. Внутри у него будто работал мотор, и оттого все тело подрагивало.
Заговорил серьезно, глуховатым голосом:
— Понравилась мне ваша племянница. Я, как увидел ее, так и покой потерял. Я ведь еще не женат. Говорят, у нее мать сильно пьет. А вы, значит, заместо отца будете: отдайте Дашу за меня замуж. Жить она будет, как в раю: виллы, яхты, роскошные отели…
— Откуда же у вас денег столько? Вы, как я понимаю, получаете зарплату, а на нее, какая бы она ни была, не распрыгаешься. А если у вас другие деньги есть, значит, украли, а вор — он сколько ни воруй, а все равно тюрьмой кончит. Вашего главного вора Гусинского вон как по тюрьмам гоняют. Ну, ладно: положим, что денежки у вас законные, но такое чудо природы, как моя племянница, она ведь полюбить вас должна. Мы, как вам, очевидно, известно, люди русские, а русские без любви не женятся и замуж не выходят. Вы за ней поухаживайте, а она уж потом решит, принять ваше предложение или нет. Вот вам моя визитная карточка, она живет у меня. Звоните. А сейчас уходите из цеха, не мешайте ей работать.
Марголис ушел, а Курицын пригласил Дарью.
— Я вас племянницей своей назвал, — так что, если спрашивать будет, и вы говорите: да, я племянница Курицына. Кстати, и всем говорите, пусть знают, что у вас дядя есть, и дядя этот не кто–нибудь, а я, начальник ракетного цеха Тимофей Курицын.
— Спасибо, — сказала Дарья. — Мне это лестно, племянницей вашей быть.
— И жить ко мне переходите.
Ехали по Литейному проспекту, и, как всегда, Курицын держал малую скорость, разглядывал прохожих, витрины магазинов.
Повернулся к Дарье:
— Буду называть тебя на ты. Ладно?
— Ладно, — с радостью согласилась Даша.
А Курицын продолжал:
— Мамочку забудь!
В зеркало видел, как Дарья при этих словах закраснелась и глубже вжалась в сиденье.
— С Мамочкой я ходила два раза и от клиентов убегала. Я… я… не позволила к себе прикоснуться. Противно. Никаких денег не надо.
— Ну, и хорошо! — обрадовался Курицын. — А я эту Мамочку пришибить хотел. Но если так, то и ладно. Поживи у меня, а там видно будет, как нам дела твои устроить. Только я бы не хотел, чтобы ты и с родной матушкой общалась. Одна комната, дружки ее, пьянки — не для девушки такая карусель. Матери твоей мы тоже попытаемся помочь, но это потом, а пока хотел бы твою жизнь наладить. У меня скрипач жил, да сегодня он домой пошел. У него жена и двое детей.
— А зачем же он у вас жил?
— Мужик с круга сошел, пил сильно, так его жена и прогнала. Музыкант он хороший, первая скрипка в оркестре, а как бомжом заделался, тут я его и приютил. В группу трезвости направил, — есть у нас в цеху такая. Там его на ноги поставили. А теперь вот видишь: в Париж на гастроли летит.
— Там он снова запьет.
— Как запьет? Ты что это говоришь? Он такой курс прошел, где уж никто не пьет. Капли в рот не берут.
— Мама моя тоже к Довженке ходила. И тоже полгода не пила, а потом снова началось.
— Довженко — одно дело, там гипнотизеры шаманят, а тут метод научный. Ученый его придумал, Геннадий Шичко.
— И к Шичко ходила. С год потом не пила. Еще хвасталась: там и Соловьев — Седой был, и поэт Горбовский… Они будто бы долго не пили, по несколько лет.
Курицын приуныл. Вдруг как и Владислав сорвется, и мастер его не навсегда отрезвился?..
Заговорил строго и фамильярно, по–свойски, будто Дарья и впрямь была ему племянницей:
— А ты не каркай, беду не зови. Мы тут поверили, а она… запьет! Не говори так.
— Ладно. Не буду.
Дарье нравилось, что этот большой и такой важный человек, а еще будто бы и великий изобретатель, говорит с ней так просто, как родной. Давно не слышала она таких речей и хотела бы, чтобы Курицын и все время говорил с ней вот так же — по–свойски и по–отечески строго.
Дарью он поселил на третьем этаже, а сам спустился на второй, где и жил раньше. Здесь у него был кабинет с большим письменным столом, кульман для работы над чертежами, стеллажи с технической литературой. Была тут и спальня, и кухня c двумя холодильниками, и большая гостиная.
Примерно так же располагались помещения и на третьем этаже, только там была еще и библиотека. Дарью Тимофей поместил в комнате жены. И научил, как закрывать дверь в коридоре, чтобы никто не проник с уличного входа.
В этот первый день они ужинали в гостиной у хозяина — по–семейному, и так, будто действительно были близкими родственниками и давно жили вместе.
Прошел месяц, наступил Новый год. Три женщины хлопотали на кухне Тимофея, накрывали праздничный стол. И нельзя было понять, кто из этих женщин занимал тут главенствующую роль. Полина была старшей по возрасту, и большинство блюд приготовлялись по ее рецепту, но Дарья, жившая в доме Курицына, знала, где и что лежит из посуды, а Варвара Барсова, успевшая сдружиться с Дарьей, выказывала изобретательность в сервировке стола.
В одиннадцатом часу стали съезжаться гости. Первыми приехали Барсовы, вслед за ними явился шумный и веселый Павел Баранов, а уж потом прибыли задержавшиеся в цехе хозяин и Вадим Кашин. Не было только Владислава. Симфонический оркестр давал праздничный концерт, и Владислав обещал приехать во втором часу. Курицын и Полина боялись, как бы он там в кругу товарищей не напился. Бывшие алкоголики имели одну опасную слабость: если хоть раз «сорвется», то есть выпьет хотя бы глоток вина, то уж вновь заскользит по накатанной дорожке; станет пить, — и еще с большей яростью, чем прежде.
За столом сидели таким образом, чтобы две самые молодые и резвые — Дарья и Варя — находились поближе к кухне и могли бы выполнять роль хозяек.
Впрочем, Вадим Кашин сидел возле Вари. И в случае нужды подхватывался и тоже бежал на кухню.
Чуткая Дарья, умевшая одним взглядом оценить обстановку, уловить смену настроений, игру эмоций, без труда определила степень отношений директорской дочки и конструктора Кашина: они любят друг друга и вот–вот объявят о своем решении играть свадьбу. Ее не удивляла и разница в возрасте этой пары; ей–то еще не было двадцати, а ему уж далеко за тридцать. Дарья и вообще считала, что замуж надо выходить за человека серьезного, состоявшегося. У нее уже много было любвей: четыре или пять. Первый раз она влюбилась в соученика в четвертом классе. И так влюбилась, что, казалось, умрет, если паренек ее, такой ладный, сильный, кареокий, отвернется от нее. Она такого удара судьбы не перенесет. Но потом эта любовь как–то угасла сама собой; Даша попала на новогодний маскарад, и там ее пригласил на танец большой и могучий, как Илья Муромец, парень из другой школы, и даже из другого района. Она немедленно в него влюбилась, хотя еще не видела его лица, но голос!.. И как он плавно, важно танцевал!.. Потом он затерялся, танцевал с другими масками, а своего лица так и не открыл, и Даша его не увидела, но… продолжала любить. Она любила его и еще с неделю, но потом и его позабыла. Однако то был момент, когда ей в голову запала мысль: жених должен быть большой, сильный и умный. А умным может быть только взрослый. И мысль эта со временем укоренялась, становилась убеждением.