Морской дьявол
Шрифт:
— Гарик и соврет — недорого возьмет.
Кто–то из рабочих сказал:
— У меня есть копия ведомости, мы ее размножили на ксероксе. Вот она — читайте!
Тут же сидели Вадим и Павел. Читали ведомость — свидетельство величайшей подлости людей, которых они знали в лицо. То была руководящая элита завода: начальники цехов, старшие мастера, руководители служб и отделов заводоуправления. Зарплата им выписывалась непомерно высокая: по пятьдесят, семьдесят пять, а то и по сто тысяч рублей. Для понимания масштаба этих сумм скажем, что пенсия старикам–рабочим составляла пятьсот–шестьсот рублей, фронтовикам и блокадникам платили по тысяче, а вышедшие в отставку майоры, полковники получали по тысяче двести.
— Вот почему они молчат, как рыбы, и позволяют Балалайке сдавать в аренду конторские помещения, продавать станки и запасы цветных и полудрагоценных металлов. Они куплены и служат дьяволу! — вскричал Павел. — Ну, погодите! Вы нам еще заплатите за это паскудство!
Вадим также был возмущен, но по своему обыкновению молчал и до хруста в пальцах сжимал кулаки.
Дружеский ужин склонился за полночь; Варвара уж начинала зевать и клевать носом. Павел ей сказал:
— Иди на кухню, ложись там на кушетке.
Скоро и они расположились на ночлег: Павел на своей кровати, а Вадим на диване. Но заснуть им не удалось. Тревожный и настойчивый раздался звонок над дверью. В квартиру, словно ветер, влетел Игорь Овчинников; Гариком называли его в конструкторском бюро. Человек без возраста: то ли мужик, то ли парень. Руки длинные, по–стариковски сутуловат, но живой, проворный.
— Дрыхнете тут, мерзавцы, а завод увозят.
— Как увозят?
— В вертолетном и первом ракетном станки снимают с фундаментов, самые большие, расточные. И уж платформы к цеху подали, грузить будут!
— А Коловрат? — спрашивал Вадим.
— Коловрат твой недоделан, его не тронут. А вот станки… А потом и прессы. В Финляндию повезут, а оттуда на кораблях вроде бы в Англию доставят. Но мы всех по тревоге подняли. Звонят ребята, народ скликают.
В коридоре наспех одевались. И тут заметили Варвару.
— Ты–то куда? — прикрикнул Павел.
— А с вами. Куда же я?..
— А-а, черт с тобой! Только одевайся теплее.
Накинул ей на плечи пальто осеннее и сунул в карман вязаную шапочку. Через пять минут они сидели в машине, и Гарик повез их к проходным завода.
Сюда со всех сторон города сурово и молчаливо стекались черные, как грачи, стайки рабочих. Многие были на машинах. Эти ползли в открытые настежь ворота, направлялись к первому ракетному цеху. Тут у входа и в самом цеху горели огни, у станков, назначенных к продаже, толпились люди. Гарик вклинился в самую гущу, слышался его хрипловатый, покрывающий все голоса бас:
— Братцы! Что тут происходит?
— А ты вот старшего мастера, рыжего кота, спроси. Вон он с подручными орудует. Десять тысяч–то в месяц не зря получает.
«Рыжий кот» — это Котов. Вчера ночью кто–то расклеил на столбах, на воротах цехов листовки с перечнем лиц, кому выписана большая зарплата. Там десятки угодников, готовых выполнять приказы хозяев завода. Сейчас Котов и три слесаря длинными ключами отвинчивали гайки с болтов, крепящих станки к фундаменту. Овчинников подошел к ним и нарочито громко крикнул:
— Эй, котята! Вы что тут делаете?
Котов распрямился и злобно посмотрел на него.
— Ты кто такой? Тебе чего надо?
— Зачем же так грубо: «ты», «тебе»? Я есть Его величество рабочий класс, хозяин завода и всего сущего в городе и во всей России, — так что прошу повежливей.
Котов пробурчал:
— Был хозяин, да сплыл.
Кто–то из помощников мастера кричал:
— Ишь, как заговорил: хозяин! Его величество!.. Советские времена вспомнил. А ты советскую–то власть поищи на Кубе, там она по слухам еще держится. А у нас другие времена наступили. Так–то, парень!
— Ну, ты — холуй вшивый! Сколько баксов получил от Балалайки?
Из толпы выдвинулись три омоновца в пятнистой форме, повернулись лицом к рабочим, вскинули стволы «калашникова»:
— Осади назад! Чего сгрудились?
— А ты, парень, не русский, что ли? Ты же видишь: завод продают за границу. Твой дед и отец его строили. Кого ж ты защищаешь?
Послышались голоса:
— Шкура пятнистая! Они мать родную за копейку продадут.
Старший мастер бросил ключ и стал продираться сквозь толпу. Кто–то из рабочих ботинком ударил его по ноге, — тот вскрикнул и присел от боли. Затем поднялся, прошмыгнул через ряды и, припадая на подбитую ногу, побежал к воротам. Его помощники стояли с ключами и не знали, что делать. Кто–то громко предложил угостить их трубой; они побросали ключи и юркнули за груду железа. Двое из толпы подошли к фундаменту станка, стали заворачивать гайки.
Толпа, отбив один редут, разбредалась; кто направлялся к выходу из цеха, другие группами и поодиночке пошли в прессовое отделение. Оттуда доносились громкие голоса, шум автомобильных моторов.
Вадим, Павел и Варя вышли из цеха в боковую дверь и очутились на площадке, где горел костер и вокруг него стояли, сидели человек двадцать. Вадим сходил в цех, принес ящики из–под каких–то деталей, и они с Павлом, усадив посредине Варю, расположились у самого края костра. Свет от него озарял лица мужчин и женщин, создавал иллюзию волшебного таинства, теплого спокойного уюта.
Как всегда и всюду, в центре внимания очутился Игорь Овчинников. Он сидел на груде досок, ящиков и каких–то щепок, принесенных сюда для костра; пламя, трепетно метавшееся под порывами предутреннего ветерка, наклонилось к нему и чуть не лизнуло его лицо. Игорь рассказывал:
— Вчера ночью я дежурил в прессовом цехе, устроил постель на кругу Большого расточного станка с программным управлением. Сплю как сурок и вижу сон: станки сдвинулись со своих мест, ходят по цеху и что–то говорят, жестикулируют. А расточный склонился надо мной, шевелит своим огромным, как нос армянина, резцом с победитовой напайкой и говорит: «Гарик! Куда вы, рабочие, все подевались, и я вот уже полгода стою тут как идиот без дела, и никто меня не включает? Двум коническим шестерням в моем брюхе не дают масла, и они начинают ржаветь. Говорят, и вам не платят за работу и вашим детишкам, как и мне, не попадает на зуб масла. А начальнику цеха Георгию Георгиевичу Ксельрепанскому… Тьфу ты, мерзость! Фамилия–то нелюдская, язык сломаешь! Ну, тому… Вы его за глаза Жориком называете. Так я вам скажу по секрету: этому Жорику каждый месяц сама Наина Кушнер по тридцать тысяч приносит. Вас, рабочих, сто человек; разделили б поровну, так и хватило бы детишкам на молочишко. И для меня бы маслица машинного купили. Странные вы люди, ей Богу! А еще передовым классом себя называли. Блажили на каждом углу: «И поднимется железная рука пролетариата!..» Где же она, эта самая железная рука? А еще ваш бородатый папа Карла будто бы говорил: ”Пролетариату нечего терять, а приобретет он целый мир!“ И внушил вам, идиотам, коварную мысль, что будто бы вы, голытьба рабочая, не имеете национальности и Родины у вас нет. Вот вы и прохлопали матушку-Россию! Арону Балалайкину и Наине Кушнерихе завод отдали. И этим… — жорикам. И ведь без боя, без всякого возражения, а так, не за понюх табаку. Побросали нас тут и пошли, как стадо овец вон из цехов».