Морской князь
Шрифт:
Одного этого признания князю хватило, чтобы окончательно раскусить загадку с их таким непривычным походом, – оказывается, вот откуда уши растут! И сразу ценность собственного города-крепости на этом пути для него возросла многократно.
Уже на третий день дали о себе знать и кутигуры. В хвосте походного поезда вдруг громко залаяли хазарские псы, бросившись в сторону от овечьего стада. И на глазах всего войска из какой-то ямины в одном стрелище от повозок и бредущих воинов выскочили два кутигурских лазутчика в косматых одеждах на легких поджарых лошадках и стремительно умчались в открытую степь. Целый день утомительного движения не позволил лучшим хазарским наездникам догнать их. Зато все войско получило хороший урок: противник о нас знает, нас видит и наверняка уже оценил наши силы.
Сразу возникла необходимость усилить дозорную службу. За это взялся Корней. Подобрал себе сотню самых быстрых конников, в том числе из хазар и из ромеев, и превратил их в дальнюю дозорную цепь, прикрывающую войско во время движения со стороны степи. Двигаясь на расстоянии двух-трех верст от поезда, каждая пара дозорных должна была не только смотреть по сторонам, но не терять из виду другие пары впереди и позади себя. Чуть позже воевода-помощник добавил к этому еще более дальние рейды сторожевых застав на десять – двадцать верст в глубь степи. Иногда эти заставы находили даже свежие следы ночевок кутигурских лазутчиков, но не более того. Зато немного успокаивало, что на следы стоянок крупных отрядов заставам наталкиваться не приходилось.
Двигались, несмотря на зной, достаточно ходко, не меньше чем по тридцать – сорок верст каждый день, чем князь, да и остальные военачальники немало гордились. Никаких гарнизонов за собой не оставляли, что было и хорошо и плохо: хорошо, что позволяло сохранять численность войска, плохо, что появление в тылу кутигурской орды отсекало их от любой связи с каганатом. Хотя нет, быстро связав плоты, можно было раствориться в камышовых заводях и надеяться, что тудэйцы отнесутся к тебе по-дружески.
Переложив на Гладилу основные лагерные заботы, Дарник и в самом деле высвободил себе немало свободного времени. Едва походный поезд останавливался на ночную стоянку, он, коротко переговорив о делах с Леонидасом и Амырчаком, еще засветло уединялся в свой княжеский шатер, дабы послушать новую часть бесконечной «Одиссеи». В их отношениях с Лидией в продолжение времени мало что менялось. Новым было лишь появление в княжеском шатре большой бочки с водой, куда освежиться от несусветной жары сначала влезала Лидия, тщательно пряча под накинутым на плечи покрывалом свои прелести, а после ее омовения запрыгивал Дарник, в пику стыдливой ромейке не стесняясь разгуливать по собственному шатру голышом. Затем следовала трапеза, чтение книги и при потушенных свечах уже сами любовные утехи. Нарушить этот порядок князю никак не удавалось. При его попытках до бочки, до трапезы или до чтения заключить стратигессу в любовные объятия он неизменно наталкивался на столь возмущенный укор в ее глазах, что, в конце концов, вынужден был отступить. Ну и ладно, пусть будет так, решил он и стал играть по ее правилам.
Удивляло полное отсутствие милой женской теплоты в ее разговорах с ним, никаких воспоминаний о славном «Дикейском сидении», ни признаний, когда он полюбился ей, ни даже рассказов о собственном детстве. Только расспросы, как у него, князя, прошел походный день, подробные рассказы о жизни императорского двора в Константинополе да бесконечное восхищение поэзией «Одиссеи», чтобы Дарник, не дай бог, что-то не так оценил, как надо, что лишь мешало князю воспринимать саму книгу.
Хорошо еще, что Лидия совершенно не умела ездить верхом и весь день тряслась со своей служанкой в закрытой княжеской двуколке. При этом она умудрялась совсем не жаловаться на тяготы походной жизни, что вызывало у Дарника определенное уважение. Как-то, чтобы доставить ей какое-то развлечение, князь захотел приставить к стратигессе Евлу, дабы та научила Лидию хоть немного словенскому языку.
– Еще чего! – возмутилась начальница ткачей и мамок-прядильщиц. – Она мне жизнь испортила, а я ее учи?!
Рыбья Кровь даже не сразу понял, что речь идет вовсе не о каких-то старых столкновениях Евлы с Лидией в Дикее, а о том, что стратигесса сейчас заняла княжеский шатер. Увы, наставлять еще одну женскую особь на нужный путь у него не было ни сил, ни желания. Впрочем, и сама Лидия учить словенский язык охоты не выражала:
– Весь грамотный мир говорит по-ромейски, а неграмотные варвары меня ни с какой стороны не интересуют, – был ее ответ.
И князь понял, что даже такого небольшого улучшения его ночной походной жизни ему не видать. Впрочем, заботы дневной жизни уже основательно теснили несуразицы ночных удовольствий.
Догнавшие их на второй день Заитильского похода пять сотен хазарского пополнения оказались вовсе не хазарами, а горским племенем луров, едва говоривших по-хазарски. Повозок у них не было, лишь дополнительная сотня вьючных лошадей, нагруженных походными котлами, одеялами, кожаными и войлочными полостями.
– А как вы ночевать собираетесь? – удивленно спросил у их старшего сотского князь.
– Постелив на землю конскую попону, под голову седло, а сверху накрывшись плащом.
– А если дождь?
– Тогда еще кожаной полостью.
Из-за этой своей походной неприхотливости луры и на словен с ромеями смотрели как на людей изнеженных и хлипких. На вечерних стоянках они тут же повадились ходить малыми ватагами среди палаток и шатров словенского или хазарского стана, все рассматривая и со смехом громко обсуждая увиденное на своем языке. В ромейский фоссат их не пускали, что несколько раз приводило к легким стычкам. Задирали они и словен, но если безусые ополченцы кое-как спускали им эту бесцеремонность, то бывалые бойники сразу хватались за клевцы и кистени. Горцы с шутками отступали и шли искать более податливых союзников.
– Надо с этим что-то делать, – говорил Леонидас, втайне довольный, что войсковой суд – обязанность теперь князя.
– Казнями тут не поможешь, – сокрушался Буним. – Взбунтуются и все уйдут. Они такие.
Рыбья Кровь не стал дожидаться для своего суда подходящего повода, а однажды, когда стоянка случилась чуть раньше обычного, собрал все пять сотен кунов, чтобы поговорить с ними. Худые, горбоносые, темноликие, они стояли полукольцом перед князем, некоторые в самых вызывающих позах, мол, мы тебе не ромейские стратиоты, чтобы стоять навытяжку. Понятно было, что никакие правильные слова на них не подействуют.
– Вы все ведете себя так, словно лучших воинов, чем вы, и на свете не существует, – обратился к ним Дарник на хазарском языке. – А есть среди вас тот, кто лучше всех сражается на мечах? Могу ли я увидеть его?..
После небольшой заминки из толпы вперед вытолкнули высокого жилистого бородача с черными блестящими глазами. Он стоял, неподвижно глядя на князя.
– А с двумя мечами ты управляться умеешь?
Бородач самодовольно повел плечами и усмехнулся, мол, кто ж этого не умеет?