Морской орел
Шрифт:
Критянин сидел на стуле под окнами кофейни, и цирюльник левой рукой мылил ему голову, а правой брил.
— Как по-вашему? — спросил Берк.
— Насчет этого? — отозвался Стоун, поглаживая свои щеки. — Я, пожалуй, рискнул бы.
— А платить чем? — спросил Нис.
— Пусть раньше щетину сбреет, а там видно будет, — сказал Берк.
— Может быть, он одолжит нам бритву, — сказал Стоун.
— Сомневаюсь, — язвительно возразил Нис.
— Предложим ему изюму, — сказал Стоун.
— Хотите сразу же выдать себя?
— Ничего. Рискнем, — сказал Стоун и улыбнулся. — Куда ни шло.
— Хорошо, — сказал Нис. — Постараюсь ему объяснить.
— Как же объяснить? — отрывистым шепотом спросил Берк.
— Как-нибудь, — ответил Нис.
Был севильский цирюльник, цирюльник Гиббоне, который отрезал головы семнадцати клиентам; цирюльник — король Алжира. И это тоже был цирюльник, и перед ним стояли три человека: один — ярко-рыжий, высокий, настоящий великан, с квадратным лицом; другой — небольшого роста, с бородой как из проволоки, никакая бритва такую не возьмет; третий — плотный, почти круглый, и волос у него — одно удовольствие, тонкий и мягкий.
— Калимера, — сказал Нис цирюльнику.
— Калимера, — ответил тот. Он был в очках с овальными стеклами и походил на сфакийского крестьянина. Цирюльник на Крите — вечный странник. Он самый непоседливый, самый беспокойный из людей.
Короткое молчание. Цирюльник усердно брил старика в белой рубахе, пальцами натягивая кожу.
— Вам угодно? — сказал он, поднимая голову.
— Да, — сказал Нис. — Нам угодно побриться.
— Сию минуту отпущу клиента, — сказал цирюльник.
Он снова намылил голый череп критянина. У него была широкая английская бритва, которой он проворно водил по голове. Все трое стояли молча и смотрели, как он работает. Он покончил с головой, выбрил щеки, затылок, дважды прошелся по подбородку. Потом обтер бритву о ладонь, сложил и спрятал в маленький холщовый чехольчик. Провел рукой по голове клиента и объявил, что все готово.
Старик в белой рубахе встал, поглядывая на трех спутников. Пощупал выбритую голову. Потом порылся в небольшом кошельке и достал несколько желтых монеток — драхм. Помедлил еще с минуту, повернулся и вошел в кофейню.
— Мы из Дикте, — вежливо сказал Нис.
— Стаял уже снег на Ласити?
— Да. — Потом: — У нас нет мелочи.
— И ничего нет?
— Мешочек изюму.
— Побрить надо всех троих?
— Да.
— Где ваш изюм?
Обратиться к Стоуну Нис не мог, а мешок висел у Стоуна на поясе. Нис запустил ему руку под рубашку и нащупал мелкие твердые шарики в мешке. Тогда он кивнул Стоуну, и тот отвязал мешок.
Цирюльник распустил тесемку, которой он был стянут, и заглянул внутрь. Потом вынул одну изюминку, разжевал и проглотил вместе с косточками.
— По вкусу похоже на виноград с Юктас.
— Он с Ласити, близ Кастелли, — сказал Нис.
— Всех троих? — повторил цирюльник, держа мешочек в руках.
Он обращался к Стоуну и Берку и смотрел прямо на них. Смотрел пристально. Энгес Берк подумал: я пою в опере и вот сейчас меня освищут и прогонят со сцены.
— Эти люди мусульмане, — сказал Нис, чтобы объяснить, почему его спутники молчат и только таращат глаза. — Дервиши. Они говорят по-турецки.
— Я их как-то видел в Кастелли, — сказал цирюльник.
— Этих?
— Ведь они обнажают голову перед солнцем?
— Да.
— Значит, этих, — уверенно сказал цирюльник. Он держал в руке мешок с изюмом и думал о бороде, которая как из проволоки, и улыбался всем троим.
— Пусть рыжий садится первым. Я его запомнил очень хорошо. Замечательно исполнял воинскую пляску — пиррихий.
Нис указал Стоуну на стул. Стоун сел и почувствовал, как смит-вессон вдавился ему в бок. Плетеное сидение прогнулось под его тяжестью. Цирюльник снял очки и достал из чехольчика ножницы с тупыми концами. Он захватывал волосы между пальцами и отрезал их. Стоун посмотрел на Берка и заметил у него под буркой личный знак солдата, висевший на шее. Было жарко, и с Берка лил пот.
— Я всегда считал, что они не в своем уме, — сказал цирюльник Нису.
— Это кто как смотрит.
— А ты сам — не мусульманин?
— По отцу — да. Но я исповедую религию матери.
— По-моему, любая религия достойна уважения, если это религия родителей.
— Мудрые слова, — сказал Нис.
— Ты тоже дрался в Дикте?
— А кто дерется? Я ничего не знаю.
— На Ласити инглези еще воюют с итальянцами. Они пока держатся там, к востоку от Ласити.
— Первый раз слышу. Что же, это серьезные бои или только стычки?
— Нет, настоящие бои.
— Я считал, что все уже кончилось, — сказал Нис.
— Нет. Инглези хорошо дерутся. Они там еще держатся.
— Ничего не знаю про это, — повторил Нис.
— Да ведь сами жители Дикте тоже, говорят, дают отпор железноголовым.
— Понемногу, — осторожно ответил Нис.
— Дальше больше будет, — сказал цирюльник.
За разговором он обкромсал ножницами всю рыжую бороду Стоуна. Он обмакнул кисть в каменный кувшин с водой и потер ее о кусок простого оливкового мыла. Потом стал намыливать кирпично-красные щеки Стоуна. Делал он это не спеша, выписывая кистью крутые спирали, а под носом прошелся легкими, короткими мазками. Он мылил долго и тщательно, каждый раз макая кисть в каменный кувшин. Потом он надел очки и поточил бритву на ремне. Брить он начал не со щек, а с подбородка, как все греческие парикмахеры. Он три раза побрил Стоуна, затем подстриг ему волосы.
— Все, — сказал он Стоуну по-гречески.
Нис посмотрел на Стоуна, и Стоун встал.
Цирюльник взялся за Энгеса Берка и повторил ту же процедуру. Тщательно и не спеша и не глядя на то, что Берк не снял своей войлочной бурки, хотя и обливался потом. Снять ее Берк не мог, потому что на шее у него висел еще личный знак. Цирюльник не заводил разговора и только раз сказал Нису:
— Я и этого помню, он танцевал за женщину.
Нис кивнул с серьезным видом, но слова цирюльника вызвали в нем какое-то ироническое сочувствие к Берку.