Морской узел
Шрифт:
Буровая у них на Джуриче — последняя. Начали работать еще зимой, но и тогда добираться до нужных точек было трудно. Тракторы буквально тонули в болотах. Бурение ведут «под проект», собирают необходимые данные для проектировщиков, работающих над проблемой соединения северных рек с Камой. База у буровиков в Канаве, откуда возят они продукты, запасные части, горючее. А в Канаву отвозят керны — с таким трудом добытые столбики пород.
Здесь мы и узнали, почему завалы не распилены. Лодки у буровиков килевые, и мотористы наловчились перескакивать через бревна, как это делал Юрка в первом походе.
Провожаемые добрыми напутствиями и послушав очередное сообщение о полете в космосе, двинулись мы дальше. Мотор завелся, как напоказ, сразу. Но заглох, не проработав и несколько минут. Возились с ним долго и по-настоящему поплыли к истокам канала уже вечером.
В сумерках белой северной ночи не сразу узнал я знакомые березки. Засомневался вначале: правда ли, скоро канал? А когда сориентировался, обрадовался очень.
Последнюю шпонку сменили на подходе к каналу...
Изменилось ли здесь, у истоков заброшенного канала, что-нибудь? Да, конечно. Вон стоят балки — фургончики для жилья, о которых нам говорили на буровой. Воды вроде нынче в канале побольше. Через несколько километров — палатка. Но самые большие изменения произошли в Канаве.
К деревне мы подъехали утром. Никто нас на сей раз не встречал, никого мы не удивили. Здесь уже успели привыкнуть к людям в зеленых робах. Да и как не привыкнуть, если этих людей, пожалуй, больше, чем коренного населения. И почтовое отделение здесь открыли и еще один магазин. Даже автомобили появились. Одним словом, стройка еще и не начиналась, а дыхание ее здесь стало ощутимей, чем в любом другом месте.
Мы не собирались задерживаться в Канаве, но нам необходимо было раздобыть горючее и продукты. Продукты купить не фокус, были бы деньги (а они были, тратить их в лесу негде). Зато проблема горючего встала во весь рост, особенно после того, как геологи начисто отказались нам помочь, сославшись на собственные нехватки. Остался один путь — к председателю колхоза, к Дмитрию Кондратьевичу.
Для переговоров с ним отрядили меня: как-никак я с ним все же раз виделся. Шел я к дому председателя в порядочном раздумье. А вдруг он не примет ссылок на «давнее знакомство» и откажет? Что мы тогда запоем?
Но все сомнения оказались напрасными. Дмитрий Кондратьевич принял приветливо, в очень свойственной северянам манере — без суеты, немногословно и доброжелательно. Горючее отпустил сразу, а в ответ на благодарности заявил:
— Вы люди дорожные, вам помогать надо.
Всего две короткие встречи были у меня с этим человеком. А впечатление он оставил большое. Высокий, жилистый, спокойный, слушает внимательно и решение принимает быстро. Причем решение такое, чтобы помочь «дорожным людям». Это в его обязанности не входит, хлопоты только доставляет. Но он с этим не считается, не тот человек.
В Канаве в этот день большая группа колхозников коллективно, «помочью», строила дом. Мы с Дмитрием Кондратьевичем проходили мимо, и надо было видеть, как люди, оторвавшись от работы, приветствовали его. Чувствовалось сразу, что его и уважают и любят...
Пока ребята ходили на склад горючего, мы закупили продукты, сварили обед. Больше в Канаве оставаться было незачем, да и время поджимало, никакая экспедиция не может длиться вечно. Пора было трогаться в обратный путь.
Начало его было трудным. Тяжело груженная лодка «не хотела» брать нас всех на борт. То есть брать-то она, конечно, брала, но вот двигаться с таким грузом по мелководному каналу отказывалась совсем. Решили так: двое поедут на лодке, трое пойдут пешком. Поскольку выехали мы после обеда, половину восемнадцатикилометровой дорожки, что вьется вдоль канала, пришлось пройти ночью, да еще под дождем. Устали мы зверски и, добравшись до балков, завалились спать, даже как следует не просушившись.
Зато Джурич проскочили сравнительно быстро — за день. Славка и Дима, контролируя друг друга, вели счет оставшимся позади завалам. И когда к вечеру показалось устье Джурича, они дружно крикнули:
— Сто первый!
Не ручаюсь за точность этого подсчета, но то, что он во всяком случае близок к истине, за это можно и поручиться.
И опять ночевка в устье Джурича. Опять стоит палатка, дымит, угасая, небольшой костерок. Из палатки доносится могучий храп — спутники мои, пожелав мне удачи, легли спать и заснули, кажется, мгновенно. Я еще раз проверяю, все ли снаряжение на месте, и отталкиваю лодку от берега.
Заканчивался самый длинный день в году — 22 июня, И мне хотелось самую короткую ночь не спать, посидеть на реке, порыбачить. Благо, ночи в обычном понимании в это время здесь вообще нет. Она, правда, спустилась на лес, на реку, пригасила звуки, убрала за горизонт солнце. Но было светло тем рассеянным и зыбким светом, который и придает белым ночам их непередаваемое очарование.
Впервые за много дней не было дождя. Стих ветер. Только вечная путешественница — вода — чуть журчала на повороте русла- В густой ночной тишине то и дело повторялись одни и те же звуки: ду-ду, ду-ду, ду-ду... Они очень напоминали кукование кукушки, только были более низкими, трубными. Собственно, ничего удивительного в таком сходстве не было, ведь это тоже пели кукушки, только не самки, а самцы.
Впервые такое пение мне удалось услышать на Полюде. После этого попалась на глаза заметка в одном журнале, где утверждалось, что услышать пение самца кукушки — большая редкость. Не знаю, так ли это. Во всяком случае, возле городов мне такого пения слышать не доводилось.
Но если встреча с самцом кукушки действительно редкое явление, то здесь, на Джуриче, этих редкостей были целые россыпи. Однообразные, монотонные звуки слышались буквально со всех сторон. Заповедный здесь край, видно, для кукушек. Край непуганых птиц...
Откуда-то из-за леса прямо на меня вылетела утка. Увидела опасность, тревожно закрякала, но продолжала лететь по прямой, не меняя направления. Покосился я на ружье, которым заботливо снабдили меня мои спутники, да махнул рукой. Пускай летит по своим делам...
В устье большой курьи вода стояла неподвижно, холодно поблескивая. Но под водой шла своя жизнь. Об этом довольно исправно докладывали поплавки.
Незаметно, исподволь перешла белая ночь в серый, неприветливый денек. Вроде бы и свету не прибавилось, и краски остались те же. Но исчезла чуткая, настороженная прелесть, громче стали звуки, пропало очарование необычности, уступив свое место обычному, будничному, к чему привык и что чаще всего не замечаешь...
На уху в эту ночь я наловил, чем обрадовал утром не только вечно голодных студентов, но даже, кажется, и научных работников. Правда, расправившись с ухой, мои спутники не преминули напомнить, что в нашем багаже есть сковородка, взятая по моему совету. И хором посетовали на то, что она так и остается девственно чистой...
Иногда говорят, что отсутствие доказательств — это тоже доказательство. В этом смысле наша разведка кое-что дала. На всем протяжении от Ольховки до Канавы просто почти нет таких мест, где бы могли селиться наши древние предки. Они, конечно, понимали толк в выборе места для своих жилищ и никогда не селились на затопляемых поймах. А надпойменных террас на нашем пути практически не попадалось. Там же, где они были, наши пробные шурфы ничего не дали. Нет, видимо, не этим путем двигались древние охотники и рыболовы с Вычегды на Каму. А если и проходили здесь, то, наверное, не задерживались. Что ж, их вполне можно понять: на Джуриче, пожалуй, долго не проживешь.