Морской узел
Шрифт:
По старому каналу
Отдохнув и искупавшись в Джуриче, мы смело вошли в канал. Сначала плыли даже пользуясь мотором, но вскоре эту затею пришлось оставить. Чем дальше, тем канал становился уже и мельче, вполне оправдывая местами то название, которое уже давно дали ему местные жители, — канава. Пришлось браться за весла и шесты.
Километра
Сергей Афанасьевич предложил совершить пешую экскурсию на озеро Розовое, которое находится метрах в 300—400 от канала. Сидеть в лодке целыми днями уже порядком надоело, и это предложение встретили с энтузиазмом.
Десяток минут ходьбы по зыбкой торфянистой тропке, и перед нами открылось озеро. К самому берегу можно выйти лишь в одном месте — кругом болото. Озеро совершенно круглое, берега его заросли лесом. Тишина здесь стоит прямо-таки первозданная. Озеро хорошо укрыто от ветров, и зеркало его лежит чистое, неподвижное, отражая в себе и облака, и кудрявые березы, и светлые осинки.
Я не утерпел и решил попробовать здесь рыбацкое счастье. Но сколько ни махал спиннингом, посылал блесну то под один куст, то под другой, кроме тины, ничего с крючков не снимал. В итоге всей этой затеи вместо обещанной ухи дал лишь пищу сначала комарам, а потом острословам. Ни те, ни другие меня не пощадили...
Вернувшись к лодке, двинулись дальше. Вскоре подошли к тому месту, где когда-то был сооружен первый (считая от Джурича) шлюз. Как нам потом сказали в дереве Канава, позже на этом месте стояла мельница. Не знаю, от шлюза ли, от мельницы ли, но остатков было много. В воде торчали почерневшие, замшелые бревна, какой-то настил из досок. Все это было ветхое, сгнившее, трухлявое. В проломах настила темнела глубина.
Битый час надрывались мы, стараясь протащить лодку через шлюз. Мотор здесь помочь не мог, приходилось рассчитывать лишь на собственную силенку. И это бы ничего, вытащили бы как-нибудь, да все осложнилось дополнительными неудобствами. Тянуть лодку, балансируя на скользком бревне, в полную силу никак не удавалось. А на настил боязно было ступить — он угрожающе трещал и проламывался.
Надвигался вечер, а вместе с ним неприятная перспектива — разгружаться, переносить вещи, горючее, мотор сухим путем, а потом уже, на облегченной лодке форсировать трудную преграду.
Так бы, наверное, и сделали, если бы не проходил мимо какой-то мужичок из Канавы. Поглядев, как мы мучаемся, он крикнул:
— Не бойтесь, тут мелко!
Мы сначала не поняли, о чем идет речь, но потом сообразили: под настилом — мель. Смело взошли на него и если кое-где проваливались, то только до колен. Уперлись покрепче, навалились подружней, припомнили традиционное «Эй, ухнем!», и лодка наша мигом выскочила на чистую воду. Мы расхохотались, и долго еще подтрунивали друг над другом, припоминая напрасные страхи.
Уже темнело, волей-неволей пришлось заночевать, не дойдя до Канавы. Тем более, и место для ночлега было очень подходящее — крутой и сухой холм, оставшийся от вала, которым когда-то был обнесен канал. Рядом — ручеек, впадающий в канал и уж, конечно, сколько угодно дров.
У нас, несмотря на усталость, было прямо-таки преотличное настроение. Отпали сомнения в том, что не сможем проплыть по каналу, убедились воочию, что он действительно существует. Казалось, что самое трудное позади, дальше пойдет легче. В этом мы несколько ошиблись, однако в тот вечер нам было весело. У костра много шутили, смеялись, «заводили» друг друга.
Особенно доставалось нашему второму мотористу Рудику. Молодой парень, недавний десятиклассник, а теперь рабочий, он был порядочным увальнем. Спешить, особенно в начале похода, не очень любил. А при наших постоянных авралах — то лодку толкать, то завал разрубать, то лагерь готовить — такое качество, мягко выражаясь, не очень котировалось.
Парень привыкал к походной жизни трудно, не все ему давалось. К чести его надо сказать, что он менялся на глазах, становился общительней, подвижней, близко к сердцу стал принимать общие дела. Вот только не везло ему частенько.
В этот день Рудика укусила в глаз какая-то муха. Глаз быстро запух, веки и щека вздулись. А тут еще вымокли мы порядочно, перебираясь через старый шлюз. Сушились после этого все вместе, но сжечь куртку-штурмовку сумел только Рудик. Да так сжечь, что от нее буквально один ворот остался.
Утро следующего дня наступило свежее, росистое. Привычно загрузив лодку, взяли курс на Канаву. «Взяли курс» это, конечно, слишком громко сказано. Никакой курс тут брать не надо было — канал вел прямехонько к деревне. Но с каждым километром двигаться по нему становились все трудней и трудней.
Что только мы не выдумывали! Местами, где чуть поглубже, включали мотор. Где можно было — толкали лодку. Но дно и берега здесь вязкие, брести по ним — сущее мученье. Тогда сделали бечеву, употребили старый бурлацкий способ. Так, отвоевывая каждый метр, шли к цели.
Наконец вдали показались первые строения. В бинокль отлично были видны дома и сараи. Но... близок локоть, да не укусишь. Плыть стало просто невозможно. Надо было что-нибудь придумывать.
Собственно, выход был один — разгружать лодку и тащить груз на себе. Но делать это — ох, как не хотелось! Мы и без того умаялись порядком.
Не знаю, что бы мы в конце концов предприняли, если бы на берегу не появился высокий худощавый мужчина. Подойдя поближе, он остановился и стал наблюдать за нами. Бросив бесполезные попытки сдвинуть лодку с места, мы подошли к нему.
После первых приветствий разговорились. Мужчина оказался председателем здешнего колхоза, звали его Дмитрий Кондратьевич. Мне еще раз пришлось встретиться с этим человеком, и обе встречи оставили самые лучшие воспоминания. Хороший мужик Дмитрий Кондратьевич — спокойный, деловитый и душевный.