Морской узелок. Рассказы
Шрифт:
— Рашен сайлор! Рашен чип! — сказал Фалалей.
Мальчишка посмотрел на Фалалея и ответил:
— Рассказывай! А я сам-то не вижу?
Фалалей свистнул:
— Да ты, брат, наш? Отколь же?
— Из того же места. С батюшкой треску итальянцам везем. Поморы мы. Понял? Да батюшка, видать, на берегу загулял.
— Братец, свези меня на фрегат.
— Не повезу. Видишь, ужу. Тут, брат, макрель на тряпочку берет. Во какая!
— Да где же? Хоть одну покажи.
— Она покамест в море.
— Свези, братец! Будь добрый, Вася!
— А ты почему
— Сразу видать. Свези, Вася!
— Нипочем! Да и корабль твой, истинный бог, не вру, уж полувыти[10] тому назад ушел в море. Поднял тридцать парусов, да и был таков!
— Ну, это ты хвастаешь! Без меня корабль уйти в море не может.
— Ан и ушел!
— Нет, не ушел. Я уж вижу — вон он стоит!
— Эна он? Ан и не он вовсе.
— Свези, Вася.
— А тебя как звать?
— Фалалеем.
— Эх ты, горе! Истинно Фалалей. Тоже, купил себе шляпу! Али стибрил на базаре? Ворюга!
Фалалей достал из кармана медяки, потряс ими на ладони.
— А хоть и не вези. За мной командир особенно «двойку» пришлет. Меня там все уважают: и командир и товарищи…
— А линька, поди, частенько пробуешь?
— У нас в гвардейском экипаже не порют. У нас господа хорошие!
— Ну, уж это ты врешь! Как же это вашего брата не пороть? Ох, и вздрючат тебя, братец, за то, что на берегу остался! «Господа»! Ты, стало, не матрос, а барский?
Фалалей ничего не ответил. Снял бескозырку, сунул ее в карман, поставил новокупленную шляпу на палец, быстро закрутил, подбросил вверх и подставил голову — на этот раз вышло очень удачно.
— Видал?
— Садись, что ли, — сказал Вася, сдаваясь. — Надо своего человека к месту представить.
Фалалей спрыгнул в тузик и отвязал от рыма[11] фалинь. На дне лодки лежал, по морскому обычаю, плоский анкерок с пресной водой.
— Вася, дай напиться…
— Пей! В пресной воде отказа моряку не полагается.
Фалалей откупорил анкерок и напился.
Вася, стоя, «загаланил» кормовым веслом, и тузик, виляя, побежал от берега к кораблям.
Вечерело.
Работая веслом, Вася болтал:
— Ну, уж и посуда ваша! Еще назвали тоже. «Проворный»! Хм! Давеча я батеньку везу мимо: подвахтенные на помпах кланяются. А наша шхуна — во, гляди! В трюме сухо: портянки не выстираешь. А то зайдем ко мне на шхуну — ромом угощу! А?.. Некогда? Проштрафился? — ворчал Вася, огибая корму своей шхуны.
На резной ее корме среди раскрашенных завитков аканта была надпись: «Бог — моя надежда».
Фалалей зажал нос и сказал:
— Фу, как вонько пахнет!
Вася обиделся:
— Треской, конечно, попахивает. Да ничего, итальянцы кушают да хвалят. Мы с батенькой все моря прошли. А ты, видать, впервой… Ну, ваше благородие, вылазь!
Около «Проворного» по левому борту качалось множество зачаленных одна к другой лодок.
Фалалей перешагнул через борт в лодку, полную полосатых арбузов и желтых дынь.
— Спасибо, Вася! До скорого свиданья…
— Дай копейку!
— А этого не хочешь?
— Эх ты! Фалалей — одно слово! Хоть бы спасибо сказал. Да еще пол-анкера воды выдул!
Волной тузик отбило от лодок. Вася поплыл прочь и издали грозил:
— Погоди! Тем летом мы с батенькой в Кронштадт придем. Я тебя там найду! Попробуешь моего кулака! Алырник! Окоем! — сыпал Вася поморские бранные слова.
«Контрабанда»
Капитан-лейтенант Козин вернулся на корабль сильно не в духе. Поведение молодежи на обеде у лорда Чатама, аплодисменты революционной песне и особенно тост мичмана Беляева в честь Испанской республики — все это представлялось Козину почти преступным. Доноса можно было не опасаться: на «Проворном» нет аракчеевских шпионов. Но молодежь такова: вернувшись, сами на себя в Кронштадте наболтают и, пожалуй, наплетут больше, чем было на самом деле.
На корабле досада Козина еще усилилась. Фрегат стал похож на плавучий базар. Несколько десятков лодок, и маленьких и больших, почти барок, толкались бортами и качались на волнах по левой стороне «Проворного».
Гомон стоял на лодках и на палубе фрегата. Торговцы наперебой выкрикивали свои товары: свежие винные ягоды, изюм, фисташки, грецкие и кокосовые орехи, финики, вяленую прямо с гребешками сизую малагу, яблоки, груши, арбузы и дыни, бананы, рыбу, засушенных крабов с хвостами и без хвостов, вареных темно-красных лангустов с длинными усами и огромными зазубренными клешнями, раковины, в которых, если поднести к уху, шумело море, персидский золотистый шелк и пестрые индийские шали. В клетках щебетали канарейки; кричали, качаясь на перекладинах и кольцах, зеленые и белые с розовыми хохлами попугаи; живые черепахи ворошились в корзинках.
В одной из лодок, в лохани с пресной водой, лежал, свернувшись, молодой крокодил, и около него сидел сожженный солнцем полунагой феллах, печально поникнув, уверенный, что крокодила никто не купит.
По палубам шатались продавцы с мелким товаром: с бусами, кораллами и бирюзой, с матросскими ножами и «толедскими» клинками из немецкого города Золингена. Один матрос приторговывал явно ненужную ему чудесную уздечку в серебре для коня. Матросы вместо трубок дымили сигарами. Все подвахтенные были пьяны. На палубах мусор, апельсинные корки, ореховая скорлупа, кожура бананов. Медные поручни, начищенные утром до нестерпимого блеска, потускнели от потных, грязных рук.
— Не корабль, а бог знает что! — ворчал капитан-лейтенант Козин, шагая по-наполеоновски на шканцах, где было чисто, все сверкало и было пусто: сюда не пускали никого.
Всюду, куда ни обращался с высоты взор командира, ему попадал на глаза юркий мальчишка в широкополом сомбреро с кистями. То он прыгает с лодки на лодку и дразнит крокодила, потчуя его виноградом, то ныряет по трапу на нижнюю палубу, то на баке, то снова на лодке: и, покупая зеленого попугая, выкрикивает свою цену:
— Уан? Ту? Три? Фор? Файф?!