Морской волк. 2-я Трилогия
Шрифт:
А Гриславски вернулся на следующий день. И действия своего ведомого одобрил: «Ты все сделал правильно, надо было сохранить себя и самолет, считай что тебе повезло. И вообще, для нас главное не умирать за фюрера, а делать так, чтобы русские умирали за своего вождя».
Этот урок запомнился Эриху на всю жизнь. Он считался уже опытным пилотом, отвоевав восемь месяцев. Но твердо знал, что любой воздушный бой — это рулетка: в круговерти «собачьей свалки» на виражах очень легко просмотреть хотя бы одного врага из многих, который тебя убьет. А потому в воздушный бой не надо влезать вообще! К его счастью, основной тактикой истребителей люфтваффе все чаще становилась «свободная охота», позволяющая рапортовать о победах без особого риска потерь, «ударь и убегай» — и даже сопровождение бомбардировщиков происходило не так, как у русских — когда истребители идут со своими подопечными в одном строю, — а «расчисткой воздуха» впереди — по сути, той же охотой. Ну, а что вместо расчистки
Русские очень быстро учились. Если, по рассказам немногих уцелевших ветеранов, в сорок первом очень немногие «ястребки» имели рации, то теперь огромные проблемы доставляли русские радиолокаторы — в люфтваффе такое было лишь в ПВО Рейха, и очень редко на фронте. Мало того, что новые «Яки» и «Ла» превосходили немцев, так и у русских штабов все чаще и лучше получалось держать контроль над обширным пространством, собирая силы там, где надо, и в нужный момент — отчего охота в русском тылу за самой лакомой дичью, транспортниками или совершающими перебазирование новичками стала смертельно опасным занятием. Эрих не был дураком и оттого к линии фронта приближаться не рисковал. Его обычной целью были русские истребители, сопровождающие бомбардировщики или штурмовики, прорываться сквозь их строй к охраняемым объектам — боже упаси! Эрих помнил, как сбили Гриславски, а потому его манерой, отработанной до совершенства, была внезапная атака с высоты по кому-нибудь из замыкающих. Он старался выбрать тех, кто неуверенно летит, плохо держится в строю — значит, новичок. Удар, отстреляться скорее — неважно, попал или нет — и уход на форсаже со снижением. А дома записать на счет победу, по пленке фотокинопулемета — в кадре трасса на цели или нет? Таковых за восемь месяцев набралось пятьдесят семь. Были ли все они реально сбиты или только повреждены, или все же был промах — да какая разница, если победу вписали на счет? (Прим. автора — в нашей истории Хартман с ноября 1942-го по 5 июля 1943-го имел счет 15 сбитых — за восемь месяцев. За следующий год, до лета 1944-го, ему записали около двухсот. И дальше, чем ближе к маю сорок пятого, тем больше был «среднеквартальный» результат. Поверим в то, что сбивать наших в сорок пятом было вдесятеро легче, чем в сорок втором — или в то, что Рейху позарез были нужны герои? Очевидно, что в альт-истории, где поражение более ощутимо, приписывать будут еще активнее).
В тот день сперва все было как обычно. Эриху повезло иметь от природы сверхострое зрение, позволяющее заметить самолет за несколько километров; впрочем, строй русских Ту-2 под защитой «яков» не разглядеть было сложно. Хартман уже выбрал цель — вон того русского, — легко все же сбивать тех, кто связан в своих действиях. Идти так, чтобы отсекать заходящих в атаку на бомберы — они не погонятся после, не бросят строй.
И тут в эфире раздался крик ведомого: «Нас атакуют!» В долю секунды Хартман бросил «мессершмитт» вниз, на форсаже, доверившись инстинкту бегства, спасшему его однажды. Охотники за охотниками — Эрих уже слышал про такое, — когда пара или четверка русских идет выше и в стороне, выслеживая таких, как он, и атакует в немецком стиле, внезапным ударом. И это были русские асы, мастера воздушного боя — в чем Хартман признавал их превосходство, он ведь за всю свою карьеру лишь бил внезапно, из-за угла, и сразу удирал. Ведомый больше не отвечал; плевать, что с ним, своя жизнь важнее!
Двое русских висели на хвосте. Новые «Ла» такие быстрые — от них не оторваться даже на форсаже со снижением, что будет, когда придется перейти в горизонт? Его догонят и будут убивать — а он охотник, спортсмен, а не боец! Охотник на уток, а не на львов-людоедов. Его жизнь цивилизованного арийца гораздо ценнее, чем каких-то славянских унтерменшей с примитивной душевной организацией, и это неправильно, что его сейчас убьют! Они догоняют, скоро уже выйдут на дистанцию огня, что делать? Развернуться и принять бой, одному против двоих, и я не умею так, как они, вблизи и на маневре! Я бы мог сражаться при скорости километров на полсотни больше, и высоте — но скорость у них не меньше, а на высоту не выпустят. Только бы выжить, и сквитаться в следующий раз! Больше он так не попадется, перед атакой будет тщательно осматриваться по сторонам. Русские уже на расстоянии, с которого обычно вел огонь он сам, но они не стреляют — зачем, если сейчас подойдут еще ближе, чтобы наверняка?
Он уже представлял, как двадцатимиллиметровые снаряды прошивают дюраль и разрывают его тело. Опыт летчика-спортсмена подсказал решение: Хартман расстегнул ремни, сбросил фонарь и перевернул самолет на спину, в последний момент дал ручку от себя, и его выбросило из кабины вниз. Не раскрывать парашют, пока русские не пронесутся мимо, иначе расстреляют в воздухе! И еще выждать — могут ведь вернуться; затянуть прыжок, сколько можно, а вот теперь и дернуть кольцо! Ох, живой, повезло. А самолет выдадут новый. Надеюсь, его истребитель при падении взорвется и сгорит — чтобы не обнаружили абсолютно нетронутый боекомплект, ни одного выстрела. И надо будет договориться с теми, кто видел бой с земли — для подтверждения, что его сбили в бою, а не он выпрыгнул из исправного самолета.
Он приземлился на поле, поросшем редким кустарником. Видны были траншеи, какое-то горелое железо. Ох, только бы не мины! Поле было пустым, но едва Эрих освободился от парашюта, откуда-то возникли трое с винтовками — как вылезли из-под земли. Форма их не была похожа на немецкую — наверное, французы? Летая в небе, Хартман не интересовался, как выглядят союзники Рейха. Спросить у них, где тут ближайшая немецкая часть и можно ли достать транспорт?
И тут его окатило ледяным ужасом. Двое подошедших солдат были в касках, но у третьего на пилотке была красная звездочка. И совершенно азиатские лица у всех троих. Это русские, о боже, нет! Выхватить пистолет — нет, русских трое, и они совсем рядом, кто-то успеет выстрелить и не промахнется. Что с ним сейчас сделают, лучше не думать. Была фотография в газете, которую после показывали союзникам Рейха, как такие же азиаты жарят на вертеле над костром французского офицера, прямо в мундире. А кригс-комиссар говорил, что эти дикари часто питаются и сырым мясом, в том числе человечьим, которое размягчают, подкладывая под седло.
Эрих упал и схватился за живот, в слабой надежде на снисхождение к раненому или больному. Но для тонкой натуры цивилизованного европейца все случившееся оказалось чрезмерным испытанием, и Хартман ощутил, что не управляет своим организмом. Мерзко завоняло, азиаты сморщили носы. Затем все же подошли, избавили Хартмана от вальтера и планшета. Эрих подвывал, изображая боль, и ждал, что придет кто-то говорящий по-немецки, которому можно объяснить что он, обер-лейтенант Хартман, может быть полезен русским, а потому не надо его убивать. Но его пытались поднять и куда-то вести, это вызвало новый приступ желудочно-кишечного спазма. Тогда русские принесли кусок очень грязного брезента, перевалили на него Хартмана и потащили, как в гамаке, до дороги, где уже стояла полуторка, с которой что-то сгружали; а когда закончили, Эриха снова подняли и вместе с брезентом впихнули в кузов. Туда же запрыгнул один из азиатов. Машина тронулась, на неровной дороге ее сильно трясло на ухабах. Хартман лежал у заднего борта, скрючившись и все держась за живот. Ощущение грязных штанов было мерзейшим, но Эрих успокаивал себя — это дает надежду, что азиаты не подвергнут его противоестественному надругательству, которое, по словам кригс-комиссара, является их любимым развлечением — хотя, а вдруг они не брезгливы? В животе снова заурчало, и русский отодвинулся к кабине, прикрывая нос. Машину подбросило на ухабе особенно сильно — Хартман даже подпрыгнул, схватившись рукой за борт, и вдруг перевалился через него, даже не думая, на одном инстинкте жить.
Он больно ударился о землю, полетел в канаву. Русский крикнул, выстрелил, но не решился прыгать на ходу, а заорал водителю: «Стой!» Это было ошибкой, потому что Хартман поднялся и ломанулся в кусты как кабан, не разбирая дороги. Сзади кричали и стреляли; кажется, к двоим русским присоединился кто-то еще, но, на его счастье, кусты переходили в лес. Погоня все продолжалась, и вдруг справа часто затрещали выстрелы, русские в лесу на кого-то наткнулись — а Хартман бежал, боясь оглянуться.
Когда позади все стихло, он решился остановиться. Сориентировался по солнцу и часам и двинулся на запад. В маленькой речке кое-как отмылся и отстирался. Ему невероятно повезло: сначала в лесу он наткнулся на немецких же окруженцев, остатки разбитого пехотного батальона, а затем, потеряв в стычках с русскими половину людей, они сумели выйти к отступающим немецким частям.
Вернувшись в эскадру, Хартман с чистой совестью заявил, что в последнем воздушном бою сбил трех иванов — как раз то количество, которое не хватало ему на Рыцарский Крест, — искренне считая это компенсацией себе за пережитый страх и унижение. В люфтваффе не страдали бюрократией, когда дело касалось наград, и очень скоро Эрих принимал поздравления от товарищей. И жизнь снова стала прекрасной, вот только Хартман стал задумываться. Принцип свободной охоты — это идти не туда, где враг силен, а где он слаб? А Восточный фронт стал очень горячим местом.
И когда Хартман узнал, что есть возможность подать рапорт о переводе в палубную авиацию, он не задумывался. Как опытный пилот, он представлял себе сложность нового дела: потребуется не меньше трех месяцев на подготовку в тылу, в Германии, за это время может случиться многое. Да и жизнь у моряков — неделя в походе, месяц на базе. Зато, как объяснили, повышенное жалованье и ускоренное продвижение в чинах.
А на Восточном фронте пусть воюют всякие там французы! Кажется, фюрер разрешил им иметь свою авиацию: эскадра «Лотарингия», эскадра «Бургундия», эскадра «Бретань». Три сотни истребителей, «девуатины-550». Пусть французы дерутся с этими проклятыми русскими — а он, Эрих Хартман, «белокурый рыцарь Рейха», как назвал его какой-то газетер, стремится к новым победам, Дубовым Листьям, Мечам, а может, даже и Бриллиантам.