Морской волк

Савин Владислав

Москва, Кремль

Иосиф Виссарионович Сталин читал.

В эти дни он, при всей своей загруженности, неизменно выделял два-три часа ежедневно. Считая это тоже частью своей работы руководителя страны. Работы, которая состоит в принятии решений на основе поступившей информации. А информация, пришедшая от потомков, — бесспорно относилась к разряду важнейших.

Он оценил удобство ее предоставления. Эти «компьютеры», установленные пока здесь, в особо выделенном помещении, куда имел доступ (кроме охраны и техников) он один, оказались очень просты в пользовании. Включить и ничего не трогать, пока на экране не появится картинка — море до горизонта, и на ее фоне подписанные значки. Управляя манипулятором, подвести стрелку к выбранному, щелкнуть клавишей. Иерархическая система — папки (или каталоги), в них еще вложенные — каждая по выбранной теме, или по более узкому вопросу, в рамках ее. И в каждой папке был значок с названием

Содержание, по которому на экране развертывался текст, кратко описывающий, что здесь в общем и что соответствует каждому из значков. Причем при выборе можно было видеть подобие страницы книги, рисунок или даже короткий фильм. Сложнее было разобраться, что однажды открытый «файл», как именовался такой объект, оставался на экране, в одном из нижних «слоев», которые можно было тасовать, как карты в колоде; открытый же можно было в любой момент закрыть, щелкнув на косой крестик в правом верхнем углу. Если же информация присутствовала еще и в бумажном виде, или только в бумажном, это также было указано. В таком случае он шел к стеллажу, где книги были расставлены в алфавитном порядке — и находил нужную. Не то чтобы он не доверял хитроумной машине — просто напечатанное казалось ему чуть более надежным, не могущим никуда исчезнуть — а значит, хотелось убедиться в наличии этих сведений на бумаге.

Военно-техническую информацию, описанную в каталоге наиболее подробно, он бегло просматривал, чтобы составить представление и запомнить, что есть в наличии — а после озадачить специалистов. Но намного более важным казалось ему сейчас — понять, что представляют собой товарищи потомки. Мы материалисты — но также бесспорно, что кадры решают все: и верные, умные, хорошо мотивированные люди всегда сумеют сделать больше, чем плохие кадры с гораздо лучшей техникой.

А потому, заглянув в «Историю Великой Отечественной войны 1941–1945», чтобы убедиться, что на фронте в ближайшие дни не случится никакой катастрофы, и с чувством удовлетворения просмотрев кадры девятого мая сорок пятого, День Победы и знамя над рейхстагом, он погрузился в изучение политической истории второй половины двадцатого века и духовного мира потомков, отраженного в их художественной литературе и фильмах.

Несколько книг прочел вдумчиво и внимательно, даже делая по привычке пометки карандашом (если книга на бумаге). Несколько — отложил в сторону или запомнил названия, про себя отметив, обязательно вернуться позже, когда будет время. Большинство — просто просмотрел, для общего впечатления. Прослушал музыку и песни, отметил, что понравилось, а что нет; пожалуй, некоторые из них, патриотичные, можно хоть сейчас выпускать в эфир.

Прочитав доклад Хрущева на Двадцатом съезде, Сталин лишь презрительно хмыкнул. Решил, значит, меня, как Иудушку Троцкого, — стереть, забыть, ошельмить, чтоб самому в белом? Так я все же при жизни, сильного и опасного противника — а ты меня уже мертвого, безответного? Когда-то вместе с Наденькой Аллилуевой учился в Промышленной академии и в секретарях там ходил — и уже решил, что можешь меня вот так? Я, значит, тиран и палач — а ты в тридцать седьмом директивы рассылал — больше врагов народа, без пощады. Резолюции твои на бумажках сохранились, да ведь и свидетели в пятьдесят шестом должны еще быть; в Москве и области ни одного репрессированого без подписи твоей быть не должно! Ладно бы для дела — мне, мертвому уже, все равно, стерпел бы, — но ведь ты же такого наворочал, без разницы, вредитель или просто дурак — армию развалил, флот порезал, госбезопасность обессилил, власть дезорганизовал, сельское хозяйство развалил! А уж сына я тебе точно не прощу, Никитка, ты у меня за все ответишь! Но дело ведь не в тебе одном?

Чем дальше Сталин читал — тем больше ему не нравилось. И ведь дело было не в «плане Даллеса», не в кознях империалистов — хотя они тоже сыграли свою роль. Страну и дело социализма сдали свои — причем не какая-то подпольная партия вроде новой РСДРП, а верхушка партии своей же. Не захотели быть дальше «слугами народа», пожелали в наследственные хозяева, чтоб в швейцарском банке счет и отдых в Ницце. Когда, как там у Ильича — «одни лишь лозунги, без теории и практики», а в действительности не веришь уже ни во что, кроме собственного блага? А как случай, сразу все в капиталисты подались — «заводовладелец, будь толстым и гордым, бей пролетария в хамскую морду»? Причем типаж этот Сталину был хорошо знаком. Еще в двадцатые появились уже в райкомах и обкомах такие аккуратные мальчики с портфелями, исполнительные, даже угодливые, все бумажки у них в образцовом порядке, значок с Лениным у сердца, правильные речи на собраниях — и обязательное стремление наверх, к более высокому посту. Персонаж в общем полезный и даже незаменимый, при достойном товарище как тень за его плечом — для поручений. Но если тень не будет знать своего места, сама ничего не имея за душой?

Ну а народ? Безмолвствовал. И потому что был приучен — партия это авангард, ну а в нем комитеты это как командиры, ЦК и Политбюро, штаб, и Сам, Первый —

главком. И потому что что-то неладное творилось с идеей. Рисунки, плакаты, карикатуры тех времен, «перестройки», сильно похожей на растянувшийся Февраль семнадцатого — на одном плакате какие-то люди, наклоняясь, будто против сильного ветра, пытаются удержать флаг, который висит не шевелясь; на другом Красная площадь, демонстрация, на Мавзолее тогдашний Первый и его свита, и плакат под ними, золотом на красном — «Собственность КПСС неприкосновенна!». И это явление Сталину было хорошо знакомо — по годам более ранним: эсеровские и меньшевистские Советы и Комитеты после Февраля поначалу чертовски популярные, но стремительно теряющие авторитет вместе с числом желающих их защищать; да ведь и пресловутое Учредительное собрание можно отнести туда же!

Ну а дальше — то, что при взгляде издали вызывало лишь омерзение. Все еще сильная, могучая страна, одна из двух сверхдержав — скатилась на уровень какого-нибудь Мадагаскара. Распад территории на части — причем в некоторых из подобных «государств» к власти пришли откровенные враги! — разруха как в гражданскую, заводы стоят, поля пустеют, армия расформировывается, инженеры торгуют куриными окорочками, а уголовная мразь становится властью.

Сталин был человеком Власти. Которая, в его понимании, была не суммой почестей, оказываемых нижестоящими, а возможностью строить. Создавать мир в соответствии со своим представлением об идеале. И этот идеал все же был — не сытость и комфорт для себя лично (каким богатством он себя окружил, что оставил потомкам?), а строительство Державы.

Потому ему было невыносимо больно узнать, что все им созданное — им, ведь Ильич был все же не больше чем революционером, гениально умевшим брать власть, но не знавшим, что будет дальше — и все, что он построил и оставил после себя на земле, пойдет прахом через какие-то полвека. Затем поднялась и накатила холодная ярость. Ведь будет не конец света, не взрыв планеты Земля, а всего лишь очередная революция, то есть возмущение масс. Ну а с людьми он умеет работать. Не он ли сумел, приняв разоренную страну, обескровленную двумя войнами подряд, окруженную сильными державами, мечтавшими двинуть свои армии и начать вторжение, имея внутри многочисленных скрытых врагов, потерявших все, — не пасть, не быть раздавленным, а вывести эту страну в сверхдержавы всего за тридцать лет, секунда по меркам истории? Трудно, конечно, работать «на дистанции» — его не будет уже среди живых, когда развернутся те события. Но, обладая послезнанием, сделать можно многое.

Поработаем. Не впервой. И кажется из прочитанного, что он опустил руки после сорок пятого, решил расслабиться, двигаясь по колее. Теперь не дождетесь!

И что нужно первым делом? Правильно — кадры, которые все решают.

Звонок Поскребышеву.

— Лаврентий ждет? Приглашай!

Вернулся, значит, с Кавказа. Как мне доложили, чуть ли не самолично в Майкопе вышки взрывал, и едва ли не перед носом наступающих немцев. Конечно, «обстановка требовала», но вот что важно сейчас, информации от потомков ты за этим занятием получить никак не мог. А я вот первым делом про тебя узнал — как ты в будущем? И лишь после дал отмашку — Кириллову не препятствовать, ведь наверняка же доложит тебе по полной программе, как положено непосредственному начальнику. Но это и к лучшему, время тратить не надо, в курс вводить, ты уже знаешь. И ты мне не по приказу нужен. А по искреннему усердию — в одной лодке плывем.

— Ну, здравствуй, «английский шпион». Как же это ты так Никитке-то на зуб попался? Хватку потеряешь через десять лет?

— Иосиф Виссарионович, так кто ж знал? Теперь вот…

— Все прочел?

— Что успел, Иосиф Виссарионович.

— Антонова?

— Вот его — да. Прямо «Краткий курс», до двухтысячного. Что ценно по нашему периоду — можем сравнить.

— Это хорошо, что прочел, Лаврэнтий. Значит, понимаешь, ЧТО нам грозит. Я, кстати, и твою «перестройку» имею в виду, несостоявшуюся, в пятьдесят третьем. Ведь ты бы дров наломал не меньше Никитки. «Национальные кадры», руководящую роль партии отмэнить… Настолько это было вэроятно — что автор назвал единственной пользой от Никитки, что он тебе развэрнуться не дал. А то рванул бы Союз еще тогда.

Сталин сделал паузу. Берия ждал. Сталин продолжил:

— Не быть тебе Первым, Лаврэнтий. Съедят. Не перэживешь ты меня надолго. Зато Вторым ты — незамэнимый. Слова свои беру назад — что таких нет. Но вот нет у тебя такого, «за Родину, за Сталина», и ничего с этим не сделать, Лаврэнтий. А у меня вот есть — и потому меня смэстить и арестовать нельзя, только убить можно. Читай!

— Что это?

— Протокол вскрытия моего тела, опубликованный в годовщину, пятого марта две тысячи восьмого. Отравили меня, Лаврэнтий. Что в данной ситуации очень хорошо. Отчего — ну как же, во-первых, выходит, меры приняв, дольше проживу, больше успею. А во-вторых, если тебя к стенке, как английского шпиона, то значит к ЭТОМУ делу ты не причастен, уж такое Никитка непременно бы притянул, коли было. Тэпэрь мы знаэм — ну а кто прэдупрежден, тот вооружен.