Морской ястреб (др. изд.)
Шрифт:
Обширная площадь перед воротами Сак аль-Абида была забита пёстрой шумной толпой, с каждой минутой вбиравшей в себя всё новые людские потоки, текущие из лабиринта узких немощёных улиц.
Там были смуглолицые берберы в чёрных плащах из козьей шерсти, украшенных на спине оранжевыми и красными ромбами; их бритые головы были покрыты тюбетейками или повязаны плетёными шерстяными шнурами. Там были чернокожие жители Сахары, почти нагие. Там были величавые арабы, укутанные в ниспадающие бесконечными складками одеяния с капюшонами, надвинутыми на смуглые точёные лица. Там были горделивые богатые мавры в ярких селамах, восседающие на холёных мулах, покрытых роскошными попонами. Там были тагарины — мавры, изгнанные из Андалузии, по большей части работорговцы. Там были местные евреи в мрачных чёрных джабах и евреи христианские, прозванные так, поскольку выросли они в христианских странах и одевались по-европейски. Там были высокомерные, облачённые в пышные одеяния левантийские турки. Там были скромные кололы, кабилы и бискары.
Здесь водонос, обвешанный бурдюками из козьей кожи, звонил в колокольчик; там торговец апельсинами, ловко балансируя на изношенном тюрбане корзиной с золотистыми плодами, на все лады расхваливал свой товар.
В палящих лучах африканского солнца под голубым небом, где кружили голуби, собрались пешие и восседающие на мулах, ослах, стройных арабских скакунах. Переливаясь радужным многоцветьем, толпа волновалась, как море: все толкались, смеялись, переругивались.
В тени жёлтой глиняной стены сидели нищие и калеки, жалобно просящие подаяния. Недалеко от ворот слушатели окружили меддаха — бродячего певца, который под аккомпанемент гембры и гайте гнусавил какую-то меланхоличную песню.
Богатые завсегдатаи базара целеустремлённо пробирались через толпу и, спешившись у входа, проходили в ворота, ещё закрытые для зевак и покупателей попроще. За воротами, на обнесённом серыми стенами просторном квадратном дворе, выжженном солнцем, людей было мало. До начала невольничьих торгов оставался час, и тем временем купцы, у которых было разрешение выставлять у стен свои лотки, занимались мелкой торговлей. Здесь торговали дровами, фруктами, пряностями, безделушками и драгоценностями для украшения правоверных.
В середине двора был вырыт большой восьмиугольный водоём, окружённый низким, в три ступени, парапетом. На нижней ступеньке сидел пожилой бородатый еврей с ярким платком на голове. На его коленях покоился широкий плоский ящик чёрного цвета, разделённый на несколько отделений, заполненный полудрагоценными и драгоценными — в том числе и весьма редкими — камнями. Рядом стояло несколько молодых мавров и два турецких офицера из гвардии паши, и старый израильтянин умудрялся торговаться сразу со всеми.
К северной стене лепился длинный сарай, переднюю часть которого заменял занавес из верблюжьей шерсти. Оттуда доносился нестройный гул человеческих голосов: пленники, предназначенные для продажи, ожидали там начала торгов. Перед сараем стояли на страже несколько дюжин корсаров и помогавших им негров-невольников.
С противоположной стороны над стеной сверкал белый купол мечети; по его бокам высились похожий на копьё минарет и несколько финиковых пальм с длинными листьями, застывшими в неподвижном горячем воздухе.
Вдруг толпа за воротами пришла в волнение. С криком: «Дорогу! Дорогу!» — к базару продвигались шесть рослых нубийцев. Каждый из них обеими руками держал огромную доску и, размахивая ею, прокладывал путь сквозь пёстрое скопище людей, которые, расступаясь, осыпали нубийцев градом проклятий.
— Балак! Расступитесь! Дорогу Асад ад-Дину, избраннику Аллаха! Дорогу!
Толпа расступилась и простёрлась ниц перед Асад ад-Дином, который верхом на молочно-белом муле медленно продвигался вперёд в сопровождении Тсамани и целой тучи одетых в чёрное янычар с обнажёнными саблями в руках.
Проклятия, встретившие негров паши, смолкли, и воздух зазвенел от горячих благословений:
— Да умножит Аллах твоё могущество! Да продлит Он дни твои! Да пребудут с тобой благословения господина нашего Мухаммеда! Да умножит Аллах число твоих побед!
Паша отвечал на приветствия толпы, как подобает человеку истинно набожному и благочестивому.
— Мир правоверным из дома Пророка, — время от времени бормотал он, пока не приблизился к воротам базара.
Здесь он приказал Тсамани бросить кошелёк ползавшим в пыли нищим, ибо разве не написано в Книге Книг: те, кто не подвластны жадности и расходуют своё имущество на пути Аллаха, процветут, ибо им удвоится.
Подчиняясь закону, как последний из своих подданных, Асад сошёл с мула и пешком проследовал на базар. У водоёма он остановился, повернулся лицом к сараю и, благословив распростёртых в пыли правоверных, велел им подняться. Затем мановением руки позвал Али — офицера Сакр аль-Бара, отвечавшего за невольников, захваченных корсаром в последнем набеге, — и объявил ему о своём желании взглянуть на пленников. По знаку Али негры раздёрнули занавес, и жаркие лучи солнца хлынули на несчастных. Помимо пленных с испанского галеона там было несколько человек, захваченных Бискайном в мелких набегах.
Взору Асада предстали мужчины и женщины — хотя женщин было сравнительно немного — всех возрастов, национальностей и состояний: бледные светловолосые жители севера Европы и Франции, златокожие итальянцы, смуглые испанцы, негры, мулаты — старые, молодые и почти дети. Среди них были и богато одетые, и едва прикрытые лохмотьями, и почти голые. Но всех объединяло выражение безнадёжного отчаяния, застывшее на лицах. Однако отчаяние пленников не могло пробудить сочувствия в благочестивом сердце Асада. Перед ним были неверные, те, кто никогда не предстанет пред лицом Пророка, проклятые и недостойные участия. Взгляд паши остановился на красивой черноволосой девочке-испанке. Она сидела, безжизненно опустив между коленями сжатые руки. Поза её выражала беспредельное страдание и отчаяние, а тёмные круги под глазами ещё более подчёркивали их ослепительный блеск. Опершись на руку Тсамани, паша некоторое время рассматривал её, затем перевёл взгляд. Неожиданно он сильнее сжал руку визиря, и его желтоватое лицо оживилось.
На верхних нарах он увидел само воплощение женской красоты. Рассказы о женщинах, подобных той, что сидела перед ним, он слышал не раз, но видеть их собственными глазами ему не доводилось. Она была высока и стройна, как кипарис, кожа её отливала молочной белизной, глаза сияли, подобно тёмным сапфирам чистейшей воды, медно-золотые волосы горели на солнце. Её стан плотно обтягивало белое платье с низким вырезом, открывавшим шею безукоризненной красоты.
Асад повернулся к Али.
— Что за жемчужина попала в эту навозную кучу? Кто она? — спросил он.