Морской ястреб (др. изд.)
Шрифт:
— Ложь! Всё ложь! — взорвался он. — Мои повадки! Бог свидетель — в них не было ничего дикого. Кроме того, полюбив вас, я отказался от них. С первых дней творенья не было на земле человека, более просветлённого, освящённого любовью, чем я!
— Избавьте меня хоть от этого! — воскликнула она с отвращением.
— Избавить? От чего же мне вас избавить?
— От стыда за всё, о чём вы говорите. От стыда, который охватывает меня при одной мысли о том времени, когда я думала, что люблю вас.
— Если вы ещё не забыли, что такое стыд, — усмехнулся Сакр аль-Бар, — то он сокрушит вас прежде, чем я закончу, ибо вам придётся выслушать меня. Здесь некому прервать нас, некому перечить моей воле,
— Ничтожнейшей улики? — невольно воскликнула Розамунда.
— Настолько ничтожнейшей, что судьи в Труро даже не возбудили дела против меня.
— Потому что они полагали, — перебила она, — что вас вынудили на этот поступок; вы поклялись им, как и мне, что никакие выходки моего брата не заставят вас поднять на него руку; они не знали, что вы — лжец и клятвопреступник.
С минуту Сакр аль-Бар пристально смотрел на Розамунду, затем прошёлся по террасе. Он совсем забыл о Лайонеле, и тот по-прежнему лежал под розовым кустом.
— Да пошлёт мне Господь терпение, — наконец проговорил корсар. — Оно мне необходимо, поскольку я желаю, чтобы сегодня вы многое поняли. Я намерен показать вам, как справедливо моё возмущение и как заслуженно наказание, которое вас ждёт за то, что вы сделали с моей жизнью и, возможно, с моей бессмертной душой. Судья Бейн и тот, другой, кто уже умер, знали, что я невиновен.
— Знали, что вы невиновны? — с насмешливым изумлением переспросила Розамунда. — Разве они не были свидетелями вашей ссоры с Питером и не слышали, как вы поклялись убить его?
— То была клятва в пылу гнева. Успокоясь, я сразу вспомнил, что он ваш брат.
— Сразу? — усмехнулась она. — Сразу после того, как убили его?
— Повторяю, — сдержанно ответил Оливер, — я не убивал его.
— А я повторяю: вы лжёте.
Довольно долго смотрел он на Розамунду и наконец рассмеялся.
— Вы хоть раз встречали человека, который лгал бы без причины? Люди лгут ради выгоды, из трусости, злобы или из обыкновенного тщеславия. Я не знаю других причин лжи, разве что — ах, да! — он бросил взгляд на Лайонела, — разве что самопожертвование ради спасения ближнего. Вот вам и все побуждения, толкающие человека на путь лжи. Хоть одно из всего относится ко мне в моём нынешнем положении? Подумайте! Спросите себя, зачем мне сейчас лгать вам? Подумайте и о том, что я возненавидел вас за измену; что у меня нет более страстного желания, чем желание наказать вас за неё и за те страшные последствия, которые она повлекла за собой; что я привёз вас сюда, дабы вы сполна, до последнего фартинга, расплатились со мной. Так зачем же мне лгать?
— Даже если это и так, то зачем вам говорить правду? С какой целью?
— Чтобы заставить вас понять всю глубину вашей несправедливости и убедиться в том зле, за которое я призвал вас к ответу; сорвать присвоенный вами венец мученицы и заставить вас осознать — как это ни горько, — что происходящее с вами — неизбежное следствие вашего собственного коварства.
— Сэр Оливер, вы считаете меня дурой?
— Да, мадам, более чем.
— Иначе и быть не может, — презрительно согласилась Розамунда, — коли даже теперь вы попусту тратите своё красноречие, пытаясь убедить меня, что чёрное — это белое. Но слова не в силах перечеркнуть факты. Даже если вы не умолкнете до дня Страшного суда, то и тогда ваши слова не очистят снег от кровавого следа, который тянулся к дверям вашего дома; не сотрут память о взаимной ненависти и вашей угрозе убить Питера; не притупят
— Моё слово! — ответил он звонким от волнения голосом.
— Слово лжеца, — поправила она.
— Не думайте, — возразил он, — что при необходимости я не мог бы подкрепить своё слово доказательствами.
— Доказательствами? — Розамунда взглянула на него широко открытыми глазами, и её губы искривились в насмешливой улыбке. — Из-за них-то вы, вероятно, и бежали, как только услышали о скором прибытии посланцев королевы, направленных ею в ответ на многочисленные требования наказать вас.
Сакр аль-Бар застыл в изумлении, не сводя глаз с Розамунды.
— Бежал? — наконец проговорил он. — Что за небылица?
— Теперь вы скажете, что вовсе не пытались скрыться и это очередное ложное обвинение?
— Так значит, — медленно проговорил он, — меня сочли беглецом!
И вдруг он словно прозрел, и этот свет ослепил и ошеломил его. Мысль о том, что только так и можно было объяснить его неожиданное исчезновение, при всей её дьявольской простоте, ни разу не приходила ему в голову! В любое другое время его исчезновение неизбежно вызвало бы различные толки, а возможно, и расследование. Но при тогдашних обстоятельствах такое объяснение напрашивалось само собой, оно безоговорочно подтверждало в общем мнении его вину и намного упрощало задачу Лайонела. Сакр аль-Бар уронил голову на грудь. Что он наделал! Мог ли он по-прежнему винить Розамунду за то, что она поверила столь неопровержимой улике? Мог ли осуждать её за то, что она сожгла нераспечатанным письмо, которое он передал ей через Питта? И действительно, что оставалось предполагать о его исчезновении, как не то, что он попросту бежал? А раз так, то бегство со всей очевидностью должно было заклеймить его как убийцу, каковым он и был по убеждению многих. Как же он мог обвинять Розамунду, если она в конце концов позволила убедить себя на основании единственно разумного и оправданного предположения!
Неожиданно его захлестнуло чувство вины.
— Боже мой! — простонал он. — Боже мой!
Он посмотрел на Розамунду, но тут же отвёл взор, не выдержав бесстрашного взгляда её измученных, обведённых тёмными кругами глаз.
— В самом деле, чему же ещё могли вы поверить! — пробормотал он, словно отвечая на собственные мысли.
— Ничему, кроме правды, как бы она ни была ужасна!
Гневные слова Розамунды больно задели Оливера. Минутную слабость как рукой сняло; в его душе вновь пробудились раздражение и жажда мести. Он подумал, что она слишком быстро поверила возведённому на него обвинению.
— Правды? — переспросил корсар, смело взглянув на Розамунду. — А вы способны узнать правду, если вам её покажут? Способны отличить правду от лжи? Что ж, проверим! Ибо, как Бог свят, сейчас вам откроется вся правда, и вы увидите, что она гораздо страшнее всех ваших фантазий.
По твёрдому голосу и властному тону корсара Розамунда почувствовала, что надвигается нечто ужасное. Она ощутила волнение: быть может, ей передались отзвуки бури, бушевавшей в его душе.
— Ваш брат, — начал он, — пал от руки трусливого ничтожества, которое я любил и по отношению к которому на мне лежал святой долг. Он бросился искать убежища и защиты в моём доме. Кровь из раны, полученной им в схватке, отметила его путь.