Мортон-Холл. Кузина Филлис
Шрифт:
Так я и сделал, спустя примерно час. Стояла невыносимая духота. Выйдя на дорогу, я снял сюртук и перекинул его через руку. На ферме все двери и окна были раскрыты настежь, на деревьях не колыхался ни один листик. Все замерло – ни звука, ни шороха. Сперва я подумал, что в доме никого нет, но, приблизившись к двери со стороны общей комнаты, услыхал жиденький женский голосок: миссис Холмен сидела в одиночестве и полумраке со своим вязанием и вполголоса напевала церковный гимн. Она обрадовалась мне и тут же выложила все домашние новости за прошедшие две недели, а я в ответ должен был рассказать ей о поездке домой и о том, как поживают мои родители.
– Куда все подевались? – наконец спросил я.
Бетти с работниками на покосе – надо скорее убрать сено: пастор сказал, что ночью будет дождь.
27
С появлением железных дорог в Англии образовалась особая, очень многочисленная категория наемных рабочих, которые кочевали с одного строительства на другое, часто вместе с семьями; добропорядочные викторианцы смотрели на них с опаской, считая полукриминальным сбродом, пьяницами и дебоширами.
Я спросил, можно ли мне оставить ее и пойти помочь с сеном. Миссис Холмен не возражала; напротив, охотно указала мне путь – через скотный двор мимо коровьего пруда, дальше по Ясеневому полю на пригорок с двумя приметными кустами остролиста. Когда я прибыл на место, все сено уже сгребли – на чистом лугу стоял огромный воз, вокруг которого копошились работники: один, стоя на самом верху, принимал и укладывал пахучие охапки, которые вилами забрасывали ему снизу; среди прочих была тут и Бетти. На краю покоса высилась горка одежды (даже в восьмом часу вечера жара была нестерпимая), там же валялись корзинки и фляги; все это добро охранял, свесив набок язык, распластавшийся на земле Бродяга. От воза доносились бойкие возгласы и задорный смех. Но ни пастора, ни Филлис, ни мистера Холдсворта я нигде не увидел. Бетти сразу поняла, кого я высматриваю, и пошла ко мне.
– Они вот там, за воротами, с какими-то штуковинами – их принес с собой мистер Холдсворт.
Я пересек луг и оказался на широкой общинной возвышенности, испещренной рытвинами и красными песчаными холмиками. За пустошью высились темно-лиловые в наступающих сумерках ели, но все пространство перед ними сияло желтыми соцветиями дрока, или, по нашей южной традиции, утесника; на фоне темного елового обрамления они отливали червонным золотом. На этой высокой пустоши, в некотором отдалении от ворот, я и обнаружил искомую троицу, сосчитав склоненные над теодолитом головы. Мистер Холдсворт обучал пастора приемам топографической съемки. Меня тоже приспособили к делу, вручив мерную цепь. Филлис была поглощена уроком не меньше своего отца и так боялась пропустить ответ на заданный им вопрос, что едва со мной поздоровалась.
Между тем тучи сгущались, и спустя каких-нибудь пять минут вспыхнула молния, затем послышался глухой рокот, и вдруг прямо над головой треснул оглушительный раскат грома. Гроза грянула раньше, чем ожидалось, и сразу хлынул дождь, а укрыться от него было негде. Филлис вышла из дому в одном тонком платье, с непокрытой головой. Но Холдсворт не растерялся: молниеносно (словно состязаясь с небесными стрелами, тут и там пронзавшими небо) скинул с себя сюртук, набросил ей на плечи и отрывисто скомандовал всем бежать к подветренной стороне ближайшего песчаного холма, в котором имелось небольшое углубление. Там мы и спрятались, тесно прижавшись друг к другу и стараясь получше заслонить собой Филлис, которая едва сумела выпростать руку, чтобы полой сюртука прикрыть Холдсворту плечи. Дотронувшись до его рубашки, она огорченно вскрикнула:
– Вы же насквозь промокли! Какой ужас, ведь только-только оправились от своей лихорадки! О, мистер Холдсворт, это все из-за меня!..
Слегка повернув голову, он улыбнулся ей:
– Если я простужусь, то и поделом мне – сам заманил вас сюда!
Но Филлис была безутешна:
– Все из-за меня!
– Льет как из ведра, – подал голос пастор. – Дай-то бог, чтобы сено не пропало! Кажется, дождь зарядил
Мы с Холдсвортом одновременно вызвались сходить вместо него, но он настоял на своем, хотя, возможно, правильнее было бы отправить Холдсворта: тот все равно уже промок и от быстрой ходьбы мог бы по крайней мере согреться. Как только пастор ушел, Филлис выглянула наружу и окинула взглядом пустошь, над которой бушевала гроза. Большая часть геодезического оборудования осталась лежать под дождем. Прежде чем мы успели опомниться, моя отчаянная кузина выскочила из укрытия, собрала инструменты и с победоносным видом доставила их в нашу нору. Пока Холдсворт стоя наблюдал за ней, терзаемый сомнениями, следует ли кинуться ей на помощь, Филлис уже прибежала назад. Ее прекрасные длинные волосы разметались, и с них струйками стекала вода; глаза сияли от радостного возбуждения, на щеках играл здоровый молодой румянец.
– Ну и ну, мисс Холмен, разве можно так своевольничать! – пожурил ее Холдсворт, когда она вручила ему свои трофеи. – И не ждите от меня благодарности, – прибавил он, всем своим видом излучая благодарность. – Вас, видите ли, раздосадовало, что я немного промок, желая услужить вам, и вы вознамерились поквитаться со мной – заставить меня испытать такую же неловкость. Нехорошо это, не по-христиански!
Всякий, кто мало-мальски знаком с обычаями света, вмиг распознал бы в его тоне то, что французы называют badinage [28] , но Филлис не знала светских правил, и его шутливый укор огорчил ее, вернее сказать – озадачил. Слова «не по-христиански» были для дочери пастора не пустой звук, и она не могла оставить их без внимания. Не понимая толком, в чем ее вина и желая лишь объяснить, что в ее поступке не было тайного умысла, Филлис всерьез принялась оправдываться. Столь простодушная реакция позабавила Холдсворта, и он ответил в прежнем легкомысленном тоне, чем привел бедняжку в полное замешательство. В конце концов он отбросил шутки и что-то тихо сказал ей. Я не расслышал, а Филлис, вспыхнув, умолкла.
28
Балагурство, игривость, подтрунивание (фр.).
Через некоторое время вернулся пастор – ходячая груда накидок, шалей и зонтов. Всю обратную дорогу Филлис жалась к отцу, словно искала у него защиты от Холдсворта, хотя тот опять держался с ней в своей обычной манере – мягко, предупредительно, покровительственно. Наша промокшая одежда, разумеется, вызвала в доме переполох. Но я так подробно рассказываю о событиях того вечера исключительно потому, что меня все время мучил вопрос, отчего там, на пустоши, Филлис так внезапно умолкла, какие слова он шепнул ей. Мне и сейчас трудно отделаться от мысли, что тот вечер стал поворотным в дальнейшем развитии их отношений.
Я уже говорил, что после переезда в Хорнби мы стали бывать на ферме чуть ли не ежедневно. Однако в нашей дружеской компании двое вечно чувствовали себя слегка не у дел: я имею в виду себя и миссис Холмен. Окончательно выздоровев, мистер Холдсворт слишком часто заговаривал о высоких материях, недоступных уму миссис Холмен, а его насмешливый тон еще больше сбивал ее с толку. Полагаю, он использовал такую манеру просто потому, что не знал, о чем и как говорить с добрейшей, но недалекой матерью семейства, чье сердце целиком поглощено заботами о муже, дочери, доме и, возможно (хотя в меньшей степени), о пастве мужа, которая в известном смысле тоже была неразрывно с ним связана. Я и раньше замечал на челе миссис Холмен мимолетные тени ревности, когда ее муж и дочь с одинаковым упоением погружались в предметы, о коих у нее самой не было ни малейшего представления, – заметил это еще при нашем первом знакомстве и тогда же восхитился, с каким изумительным тактом пастор умел перевести разговор на близкие жене повседневные, бытовые темы, где она чувствовала себя как рыба в воде. Ну а Филлис всегда беспрекословно следовала за отцом, не задаваясь вопросом, что побуждает его внезапно свернуть увлекательную дискуссию.