Моряк, которого разлюбило море
Шрифт:
— Мне тут одной не справиться, — наконец произнесла Фусако тихим голосом, — мне не сладить с таким чудовищем. Подожди. Папа тебя накажет. А чтобы впредь было неповадно, наказание будет строгим.
Мать явно ждала, что, услышав это, Нобору заплачет и извинится.
Она внутренне заколебалась, подумав, что ситуацию еще можно уладить. Сейчас, пока Рюдзи еще не появился, а Нобору вот-вот наверняка заплачет, еще можно, запудрив Рюдзи мозги, сохранить семейное достоинство. Но для этого необходимо было, чтобы Нобору поскорее заплакал и запросил прощения — не могла же она сама подсказать ему такое
Нобору тоже молчал. Его интересовало только то, как далеко может зайти однажды давший сбой механизм. В темной нише Нобору находился на границе моря, на пороге расширения собственного мира. Раз все началось оттуда и он будет наказан за то, что был там, он не может вернуться в теплый город людей и упасть ничком на траву, орошая ее притворными теплыми слезами раскаяния. Он не мог так поступить после того, как однажды летней ночью явственно подглядел в щель космическую мистерию, неразрывно связанную в его памяти с ночным пароходным гудком.
В этот момент дверь нерешительно открылась. В проеме показалось лицо Рюдзи.
Поняв, что они с сыном окончательно упустили шанс, Фусако пришла в ярость. Лучше бы Рюдзи совсем не являлся или уж сразу пришел с ней. В бешенстве от его неуклюжего появления, Фусако, торопливо пытаясь справиться с эмоциями, обрушила на Нобору новую порцию ярости.
— Да что тут случилось, в конце-то концов? — Рюдзи неторопливо вошел в комнату.
— Накажи его, отец. Его следует отлупить, чтобы неповадно было. Он залезал в комод и подглядывал за нашей спальней.
— Правда, что ли, Нобору? — В голосе Рюдзи не было злости.
Сидя на полу и разбросав в стороны ноги, Нобору молча кивнул.
— И… ну да. Ты только сегодня вечером это придумал, верно?
Нобору отрицательно покачал головой.
— Значит, делал это пару раз. Так?!
Нобору снова покачал головой.
— Что, постоянно, что ли?!
Увидев, как Нобору кивнул, Фусако с Рюдзи невольно переглянулись. Нобору удовлетворенно представил, как в голубом блеске молний с треском лопаются мечты Рюдзи о сухопутной жизни и вера Фусако в здоровую семью, и он поддался эмоциям, переоценив силу своего воображения. Он страстно чего-то ждал.
— Вот как? — Рюдзи стоял, сунув руки в карманы халата. Торчавшие из-под подола волосатые голени оказались как раз перед носом Нобору.
Сейчас от Рюдзи требовалось отцовское решение. Первое в сухопутной жизни вынужденное решение. Воспоминания о неукротимом море, его волнах, ветре наполнили память Рюдзи, сдерживая почти инстинктивный порыв. Ведь море осталось далеко, а здесь — суша. Ударить легко, но в этом случае его ждет непростое будущее. Добиться любви через достойное поведение? Оказать ребенку простую будничную поддержку… Стать безупречным воспитателем… Иными словами, забыть об океанском шторме — помнить, что на берегу всегда дует легкий бриз. Незаметно поддавшись влиянию настроения, он перестал различать возвышенные чувства от низких, уверовав, что на берегу просто не может происходить чего-то действительно важного. Чем более точного решения он искал, тем более иллюзорными казались ему события домашней жизни.
К тому же не стоило воспринимать буквально просьбу Фусако отлупить сына. Заглядывая наперед, Рюдзи понимал, что в конечном итоге Фусако будет благодарна ему за проявленную снисходительность.
Рюдзи верил в отцовские чувства. В то мгновение, когда он торопливо искал в душе чувство долга по отношению к нелюбимому по-настоящему и, что уж там, скорее обременительному, странно замкнутому и не по годам смышленому ребенку, его охватила иллюзия, будто он искренне, по-отцовски, любит его. Более того, впервые столкнувшись сейчас с этим чувством, он неуклюже удивился этой своей неизвестно откуда взявшейся любви.
— Вот как? — повторил Рюдзи. Затем неторопливо нагнулся и уселся на полу, скрестив ноги. — И ты присядь. Я тут поразмыслил и решил, что виноват не только Нобору. С моим появлением ваша жизнь резко изменилась. В этом нет моей вины, но то, что жизнь изменилась, — это факт. Для парня твоего возраста естественно испытывать жгучее любопытство к происходящим вокруг переменам. Ты поступил плохо, действительно плохо, но пусть теперь твой стыд станет тебе наукой. Хорошо? Об увиденном ни слова. Вопросов не задавать. Ты уже не ребенок, и когда-нибудь мы, как взрослые люди, посмеемся над этим. И мама пусть успокоится. Забудем прошлое, а на будущее пожмем друг другу руки и заживем радостно. Завтра я законопачу эту щель. И мы все постепенно забудем этот не самый удачный вечер. Ну?! Так ведь, Нобору?!
Нобору показалось, что он вот-вот задохнется от слов Рюдзи.
«И это говорит он? Герой?»
Каждое слово казалось Нобору невероятным. Вслед за матерью ему хотелось кричать: «Какой стыд!» Этот мужчина говорит то, чего не должен говорить. С притворной лаской в голосе произносит вульгарные слова. Слова, которые бормочут слабаки, не вылезающие из вонючих лачуг, слова, которые никогда не должны были сорваться с его уст. Рюдзи произносит их с неподдельной гордостью, веря сам себе и наслаждаясь добровольно возложенной на себя отцовской ролью.
«Радуйся!» — думал Нобору почти с тошнотой. Завтра противные руки этого мужчины, руки «отца», по выходным увлеченно строгающие что-то по хозяйству, навечно закроют узкий коридор, ведущий к нездешнему космическому свету, некогда излучаемому им самим.
— Ну?! Так ведь, Нобору?!
Закончив свою речь, Рюдзи положил руку ему на плечо, и Нобору нестерпимо хотелось стряхнуть ее со своего похолодевшего узкого плечика, но он не сделал этого. Главарь был прав, когда говорил, что в мире есть кое-что похуже побоев.
Глава 6
Нобору попросил Главаря созвать срочное совещание, и по дороге из школы все шестеро собрались у городского бассейна, за стеной кладбища. К бассейну спускался похожий на лошадиную гриву, поросший огромными пробковыми дубами холм. Остановившись на полпути, они залюбовались кладбищем с его надгробиями, на зимнем солнце ярко сияющими кварцем среди вечнозеленых крон.
Если смотреть отсюда, все могильные камни, выстроившиеся на уступах террасы, были повернуты к ним спиной. Кое-где среди могил чернел саговник. В тени памятников красными и желтыми пятнами неожиданно ярко выделялись букеты из тепличных цветов.