Москау
Шрифт:
— Ты слышала новость? — спросил гауптштурмфюрер, не поднимая взгляда.
— Конечно, — ответила та. — Фельдмаршал Паулюс подписал приказ о капитуляции — вместе со всем штабом, фронт развалился. Ходячие раненые, охрана, начальство, наши медсёстры вышли сдаваться русским. Но я не могу бросить Эриха. В конце концов, русские всё равно придут сюда сами. Они
Иоганн-Петер пристально рассматривал бледное, без кровинки, лицо Таннебаума.
— По-прежнему никаких изменений? — прохрипел он простуженно.
— Пауль сказал, Эрих не доживёт до третьего числа, — зябко повела плечами Грета. — Похоже, что так. Кровотечение усилилось, мозг буквально плавает в крови. Высокая температура, весь в лихорадке. Насколько я понимаю из своего опыта — это агония.
Здоровяк тяжело вздохнул. Он о чём-то задумался, потирая лоб. Умирающий открыл глаза. Он смотрел в потолок бессмысленным взглядом, по лицу блуждала улыбка.
— Знаешь, меня всегда удивляло… Почему он так безмятежно улыбается?
— Если верить Паулю, пуля погрузилась в тот участок мозга, который формирует сны, — глухо ответила Грета. — Этот кусочек свинца может стимулировать небывалые видения, и Эрих принимает их за реальность. Должно быть, ему снится что-то очень хорошее.
— Надеюсь, — буркнул Иоганн-Петер. — Например, что мы победили в этой войне.
Снаружи послышался шум моторов.
— Германские солдаты! — внезапно донеслось с улицы. — Фельдмаршал Фридрих Паулюс подписал приказ о капитуляции. Сопротивление бесполезно. Бросайте своё оружие и выходите на улицу с поднятыми руками. Советская армия гарантирует вам жизнь.
Голос выговаривал немецкие слова старательно, по-ученически, — переводчик явно был отличником в школе. Громкоговоритель на машине корёжил тон диктора, а постоянный вой ветра превращал в нечто дьявольское. Всхлипнув, Грета закрыла лицо руками.
— Тебе пора, — разразившись кашлем, прохрипел верзила. — Иначе замёрзнешь здесь. Эриху уже ничем не поможешь. Наверное, русские его
Он заскрёб по кобуре окоченевшими пальцами.
Грета всхлипнула. С трудом запахнув шинель, она скрутила светлые волосы, прикрыла голову обрывком одеяла — и застегнула под подбородком ремешок каски. Комната качалась перед глазами — слёзы замерзали на её ресницах. Не прощаясь с Иоганном-Петером, она двинулась прочь по коридору. Ноги в солдатских ботинках, обмотанные тряпками, скользили по обледеневшему полу.
Она почти дошла до выхода, когда услышала выстрел.
Грета замедлила шаг, прислушиваясь. Спустя короткое время пистолет грохнул второй раз — коротко, вроде как поперхнулся. Через долю секунды на пол упало что-то тяжёлое. Ковыляя, как старуха, цепляясь руками за стены, Грета еле-еле добралась до двери.
Оцепенев, она встала в дверном проёме.
…Мимо госпиталя русские вели колонну пленных — жалкие остатки бывшей Шестой армии фельдмаршала Паулюса. Обмороженные, закутанные в краденые бабьи шали, с красными от мороза носами, еле передвигающие ноги, — они ничем не напоминали тех весёлых, загоревших солдат в летних мундирах с засученными рукавами, что рвались напиться воды из Волги. Это была уже не армия, а обезумевший сброд калек, нищих мародёров, готовых сдохнуть ради тепла и куска жареного мяса.
Один из русских конвоиров обернулся и посмотрел на Грету.
Молодой парень — нос картошкой, в маскхалате, автомат с круглым диском через плечо, красная звезда на шапке. Поклонившись ей в шутовском реверансе, он что-то сказал на незнакомом языке, его товарищи рассмеялись. Она разобрала только — «фроляйн».
Поднимая обе руки, Грета медленно шагнула с крыльца…